Находилась "Лесопилка" в живописном месте, среди старинного парка, – в те времена почти на самой окраине Питера. От центра сюда надо было трястись на трамвае больше часа мимо бесконечных заводов и доживающих свой век деревянных домишек Выборгской стороны. Общежития ЛТА находились совсем рядом с местом учёбы, но они могли заинтересовать Аркадия разве только в качестве мест "морального разложения". Ведь жил он не в общежитии, а, как вспоминают его современники, у своей тётки, жительницы Ленинграда.

"Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…" – эти слова великого Поэта подходят к молодому Аркаше как ни к кому другому. Судя по воспоминаниям ровесников, учёба в вузе не особо заботила студента Звездина. Гораздо больше интересовала его столичная жизнь во всех своих проявлениях. И он с головой окунается в её изучение. Естественно, не один. В институте учится множество таких же, как он, приезжих провинциалов, которым, как и ему, тоже многое в новинку в этом чудесном городе. И вот – первые знакомства, первые компании, первые посиделки до утра под бутылочку "красненького" и с неизменной гитарой…

"Когда оказывалась гитара в компании, он её брал, он не мог спокойно пройти мимо гитары. Пел он хорошо, с душой, но не скажу, что это производило такое уж ошеломляющее впечатление, какое возникло потом, когда он начал записываться. А тогда он больше привлекал внимание не пением, а своим действительно артистическим умением рассказывать анекдоты…", – так вспоминал об этом времени Николай Браун. В те годы – студент института культуры им. Крупской, а несколько позже – поэт-антикоммунист, "узник совести", отсидевший 10 лет за свои убеждения. Они с Аркадием случайно встретились на какой-то студенческой вечеринке. Два совершенно разных по характеру и мировоззрению человека. Но ведь потянуло почему-то их друг к другу. Значит, было что-то общее между ними, кроме молодости и страстной жажды познания мира? Мнения Аркадия мы уже никогда не узнаем… А вот что рассказал по этому поводу Николай Николаевич Браун:

"Во многом, конечно, такие общие интересы определялись тем, что Аркадий не принимал советскую систему, не увлекаясь, правда, при этом никакими политическими мотивами, или идеологией, как таковой. Но вместе с тем помню, что я ему дал несколько книг антибольшевистского содержания. Две из них были двадцатых годов, ещё кое-что из Самиздата, и одну книгу Тамиздата. И я помню, что он с большим удовольствием это прочитывал, и в первый раз даже сказал мне: "Вот у нас в Иванове я никогда таких книг не видел. Мы ведь рядом с Москвой; вроде, там, в столице, должны быть такие люди, но, наверное, я с ними просто не успел познакомиться. А в школе мне как-то не приходилось это встречать".

Интересно, понимал ли Аркадий всю опасность, исходящую от чтения "таких" книг? Ведь во второй половине 50-х годов впервые после смерти Сталина происходят политические процессы: судят людей, которых впоследствии назовут "диссидентами"… И по многим из этих дел проходят студенты и недавние выпускники многих ленинградских вузов: ЛГУ, ЛГПИ, Библиотечного института… "Группа Молоствова", "группа Трофимова", "группа Пименова – Вайля" – это только из наиболее известных и только в Ленинграде. А сколько всего их было по всей стране? Причём большинство арестованной молодёжи ничем, кроме как чтением и обсуждением "таких" книг, больше и не занималось. А срока, тем не менее, получали достаточно солидные, и в основном по пресловутой 58-й статье в части п.10-11.* Так что Аркадий в самом деле рисковал: настучи кто-то, и наши доблестные органы живо бы сварганили процесс против ещё одной "контрреволюционной" организации – группы "Брауна – Звездина". Правда, эта "группа" могла подпасть и под новый Уголовный кодекс, принятый в 1960 году, и стать уже не "контрреволюционной", а "антисоветской". Но от этого было бы ничуть не легче, поскольку аналогичные статьи нового кодекса также предусматривали отнюдь не маленькие срока…* Но Бог миловал. Да и кроме того, активная политика студента Звездина совсем не привлекает. "Это не моё", – неоднократно говорил он Николаю Брауну. Действительно, одно дело читать запрещённую литературу, и совсем другое – принимать участие в проведении каких-нибудь "акций" вроде расклеивания листовок с призывами вывести советские войска из Венгрии… Молодого ивановского провинциала гораздо больше политики интересует музыка. И в первую очередь – джаз, с которым он впервые столь обстоятельно знакомится именно во время учёбы в ЛТА.

Нельзя сказать, что в Иваново совсем уж ничего не слышали об этом музыкальном явлении. Нет, конечно же, там и слушали, и играли джаз. Но всё это было постольку-поскольку. А здесь, в Питере – полное раздолье! У питерских знакомых Аркадия полно пластинок, на которых записаны не только классические композиции, но и совершенно незнакомый ему ранее рок-н-ролл в исполнении Билла Хейли и Луи Джордана! Кроме того, не так далеко от ЛТА находится другой вуз – Политехнический институт имени М. И. Калинина, и его знаменитый клуб – место проведения джазовых вечеров, а также и сбора "золотой молодёжи". В 50-е годы к большому неудовольствию властей какая-то (естественно – "незначительная") часть советской молодёжи вдруг в одночасье стала не совсем советской, и беззаветному служению идеалам коммунизма предпочла "буржуазно-развлекательный" образ жизни. Собственно говоря, такими страшными словами тогда называли просто-напросто манеру поведения – когда слишком много слушаешь нехорошую западную музыку, танцуешь и гуляешь, да и вообще не в меру веселишься… А не слушаешь лекции по марксизму, не изучаешь передовицы "Правды", не посещаешь все митинги и собрания, не организуешь политинформации, не даёшь у станка по две нормы за красный флажок… Но мало того! Самая разболтавшаяся часть молодёжи пятидесятых нисколько не испугалась страшного слова "буржуазный", а охотно с ним согласилась, и действительно начала активно играть в "Запад"! Пусть даже и не в Запад, конечно, а только в свои собственные представления об "ихней сладкой жизни", сложившиеся из обрывков книжек и фильмов, – наивные, а порой даже глуповатые. Комсомольцы клеймят их "плесенью" и "родимыми пятнами", но уже без особого эффекта. Разложение началось…

И, разумеется, в вечно вольнодумствующем Питере таких "уродливых явлений" было достаточно много. Однако Аркадий Звездин, по воспоминаниям современников, несмотря на своё увлечение западной музыкой, никогда не был "идейным" стилягой. Он не стремился непременно следовать всем новинкам западной моды, хотя и очень следил за своим внешним видом, любил хорошие галстуки и пиджаки… Но не стоял по два часа в очереди в парикмахерскую на проспекте Майорова*, чтобы сделать на голове сногсшибательный кок, и не выкладывал бешеные деньги кустарю-сапожнику за неимоверной толщины каучук ("манную кашу") на подошве. Видимо, Аркадий просто не ощущал потребности в подобных проявлениях своего образа мыслей. Он принадлежал к тому типу людей, для которых внутренняя свобода, и собственное осознание своей нонконформистской позиции гораздо важнее какой бы то ни было внешней их демонстрации…

А впрочем, в юности нонконформизм всегда идёт рука об руку с максимализмом, а значит – если уж "разлагаться", то до конца! И в результате таких вот увлечений Аркадию довелось познакомиться (причём, похоже, достаточно близко) и с той стороной жизни "золотой молодёжи", которая входила в прямое противоречие уже не только с коммунистической идеологией, но и с Уголовным кодексом. Немалая часть питерских стиляг промышляла тогда фарцовкой, что было по-своему абсолютно логично: слушать джаз и рок-н-ролл, следить за мировой модой, проводить досуг не на комсомольских митингах, а в весёлой "светской" жизни – всё это прекрасно… но требует немалых средств. Не зарабатывать же их на стройке! Нет, на жизнь "под Запад" и деньги надо делать по-капиталистически. Правда, теневая экономика в СССР ещё только-только начинается, но в Питере, где хватает иностранных туристов, моряков и фирмачей, в конце 50-х годов уже прочно встаёт на ноги этот новый вид советского бизнеса, символично названный "фарцовкой" – от английского словосочетания "for sale" ("на продажу"). И вот Аркаша Звездин каким-то образом устанавливает контакты с этими "деловыми людьми".

Зачем ему это было надо? Судя по всему, не только ради "лёгкой наживы". Вот что рассказывал нам Николай Браун: "…Конечно, Аркадия никак нельзя всерьёз рассматривать, как человека, стремившегося к обогащению. И он не был принципиально настроен на какие-то акции, как политические, так и уголовные. Скорее, для него всё это было в русле его симпатии в целом к этой стихии. Это могла быть для него игра своего рода… а насколько он далеко в ней зашёл, я не знаю". Но нельзя не отметить, что сохранились и иные воспоминания: о том, как Аркадий принимал непосредственное участие в каких-то делах по перепродаже партии часов, а также и о том, что в те годы он очень любил щегольнуть весьма специфическим жаргоном фарцовщиков. Последнее, впрочем, скорее как раз и подтверждает, что элемент игры во всех этих делах был у Аркадия далеко не на последнем месте… Но, как бы то ни было, бешеный капитал на фарцовке Аркадий себе не сделал, зато и неприятностей с органами на этой почве не поимел. Но мы немного отвлеклись. Потому как ни диссидентские игры, ни фарцовка – для Аркадия не главное. "Это – не моё" – помните? Главное и основное его увлечение на все времена – музыка. А в конце пятидесятых, как мы уже говорили выше, самой модной и популярной музыкой был джаз.

Советская власть не очень-то жаловала эту "музыку толстых", – и слава Богу, что хотя бы уже не запрещала, как в эпоху борьбы с "низкопоклонством"! Однако и в передачах советского радио, и в продукции государственных студий грамзаписи джаз выдавался строго гомеопатическими дозами, а рок-н-ролл был, практически, запрещён. И потому любителям такой музыки приходилось добывать её только лишь "левыми" путями. А распространялась она в те времена в основном на грампластинках. Магнитофоны были ещё далеко не у всех, хотя их производство в СССР к концу 50-х годов было уже вполне налажено. Но стоили они достаточно дорого, да и качество могли обеспечить только при первой, максимум – второй перезаписи. Дальше шёл полный завал частот и больше помех, чем музыки. Поэтому любители джаза предпочитали всё-таки "винил". Но фирменные западные диски, контрабандой попадающие в Питер, не могли обеспечить потребности рынка, да и цена их была тоже довольно высокой. Так что основным источником "несоветской" музыки были пластинки подпольного производства, нарезаемые в домашних условиях из отработанной рентгеновской плёнки. Впрочем, мы не будем сейчас подробно об этом рассказывать. Эта славная страница нашей истории достаточно хорошо известна, и слова "рентгениздат" или "музыка на рёбрах" не нуждаются в дополнительных пояснениях.

Для простого питерского студента Аркадия Звездина, не имеющего ни магнитофона, ни средств на приобретение фирменных дисков, именно такие вот пластинки становятся настоящей энциклопедией современной неподцензурной музыки. Ведь, как известно, кроме джаза и рок-н-ролла, рентгениздат тиражировал и другую музыку, так же запрещённую в СССР: эмигрантов всех мастей, всевозможные цыганские хоры и даже блатные песни в исполнении подпольных отечественных "шансонье"! Такие записи тоже не проходят мимо Аркадия. Он приобретает пластинки, постоянно крутится в компаниях, в которых происходит обмен записями. Круг его знакомств постоянно расширяется. И вот однажды, в русле всех этих дел, Николай Браун рассказывает Аркадию об одном своём знакомом, непосредственно связанным с "Золотой собакой" – подпольной фирмой Руслана Богословского, главного производителя питерского рентгениздата. Причём, кроме большой коллекции музыкальных записей, у этого знакомого есть и ещё нечто, также весьма интересующее Аркадия Звездина – запрещённая литература, правда, не политического, а эротического содержания. В частности, книга нашего великого классика скабрёзного жанра И. С. Баркова. И вот, получив заветный адрес, в один из летних дней 1962 года Аркадий приезжает на Петроградскую сторону, находит тихую и неприметную Ропшинскую улицу, и поднимается по лестнице на второй этаж дома номер 25, в 14-ю квартиру, где и живёт знакомый Николая Брауна – музыкальный коллекционер и "спекулянт", уже не раз пропечатанный в советских фельетонах, стиляга и рок-н-ролльщик, студент Кораблестроительного института Рудольф Фукс.

Впоследствии Фукс так напишет об этой встрече:

"Вспоминается мне моя коммунальная квартира на Петроградской стороне, лето 1962 года, компания друзей-коллекционеров вокруг стола в одной из двух смежно-проходных комнат. Неспешный разговор… Звонок в передней. Насмешливо-любопытные взгляды соседей по квартире: "Ещё один? Да и незнакомый совсем!" Их перешёптывания в глубине: "Не слишком ли много собралось? Не позвонить ли в милицию? Пусть придут, проверят документы!"

А может, мне это только казалось, когда я шёл отворял дверь. За дверью стоял худощавый человек лет двадцати пяти с лицом, слегка напоминавшим одну из масок кинокомика Юрия Никулина. Спросив меня, он представился:

– Аркадий. Я от Коли. Он дал мне ваш адрес и обещал предупредить вас.

Действительно, один мой приятель говорил о каком-то Аркадии, который интересовался творчеством И. С. Баркова – русского поэта ещё допушкинской поры. У меня была одна из его книг, и я не прочь был уступить её любителю. Вот как раз по этому поводу и явился ко мне в первый раз Аркадий. Вручив ему книгу для ознакомления и, усадив за письменный стол в соседней комнате, я вернулся к друзьям, и мы продолжали прерванный разговор".*

Очередной клиент ничем не привлёк внимание Рудольфа, – ведь Браун, направляя к нему Аркадия, ни словом не обмолвился о том, что этот парень обладает какими-то вокальными способностями. И, наверное, мог бы Аркадий тогда так и уйти с книжкой или пластинкой, но ведь "он не мог спокойно пройти мимо гитары…" И вот судьбе было угодно, чтобы в той комнате Рудольфа Фукса, куда он отправил Аркадия, оказалась семиструнная гитара! Этот, совсем незначительный на первый взгляд, факт во многом и определил всю дальнейшую судьбу Аркадия Звездина. Впрочем, давайте ещё ненадолго вернёмся к воспоминаниям Рудольфа Фукса:

"Мы вдруг услышали великолепный баритональный тенор серебристого оттенка, который под гитарный аккомпанемент прозвучал из смежной комнаты. Голос пел совершенно незнакомую мне тогда песню:

"В осенний день,

Бродя, как тень,

Я заглянул в шикарный ресторан…"

Сначала мне показалось, что кто-то включил магнитофон с незнакомыми мне записями и только, когда я подошёл к двери второй комнаты, я увидел своего нового знакомого Аркадия, который, аккомпанируя на моей гитаре, продолжал петь…

Это было похоже на чудо. Только что в квартиру зашёл самый обыкновенный человек, но стоило ему взять в руки гитару и запеть, как волшебная сила искусства как бы приподняла его над нами, столпившимися вокруг него и просившими всё новых и новых песен. И он щедро пел нам и "Любил я очи голубые", и "Я один возле моря брожу", и "Глухари" Есенина, и "Звёзды зажигаются хрустальные", и, видимо, специально для моих коммунальных соседей:

"Как у нас, как у нас

Развалился унитаз…"

…С этого дня началась наша с ним дружба…"*

Придя в восторг от пения своего нового знакомого, Рудольф Фукс сразу же загорается желанием его записать. Тем более, что у Рудольфа как раз есть это чудо техники ХХ века – магнитофон! Огромный, неподъёмный "Днепр" с плохоньким микрофоном, который, впрочем, вполне позволяет сделать запись пения под гитару. И вот в один прекрасный день Аркадий заявляется домой к Фуксу уже специально для того, чтобы спеть перед микрофоном. А чего отказываться-то? Вдруг получится что-то толковое… И похоже, что действительно получилось! После первой же пробной записи Фукс убеждается, что вокал Аркадия на удивление "фоногеничен", то есть хорошо ложится на ленту. А звучит даже ещё интереснее, чем в жизни! И Фукс начинает записывать всё, что только может припомнить и напеть ему Аркадий.

Рудольф Израилевич позже вспоминал, что репертуар у Аркадия в те времена состоял всего из нескольких десятков песен, которые легко умещались на одну-две бобины. К сожалению, теперь уже невозможно точно установить – какие именно песни были тогда записаны. Оригиналы давно уже сгинули, и хоть до сих пор то тут, то там всплывают какие-то фрагменты гитарных записей Аркадия, иногда датируемые самым началом шестидесятых годов, но никаких чётких подтверждений, что эти песни были напеты именно тогда, к сожалению, нет… Впрочем, о характере репертуара студента Звездина догадаться совсем нетрудно – это самые обычные песни, которые всегда поют в компаниях, и почти никогда – по радио. Дворовые и студенческие, шуточные и лирические, ну, и, конечно же, блатные. Репертуар по тем временам совсем не оригинальный. А интерес к блатным песням в то время и вовсе был почти всеобщим. И это неудивительно – как-никак, за предшествующие годы через тюрьмы и лагеря прошла немалая, и, надо сказать, далеко не худшая часть населения СССР. А тех, кому не довелось сидеть, блатная романтика привлекала как своего рода протест против смертельной скуки казённой "культуры". Но поскольку студент Аркаша Звездин пока ещё вряд ли относится к этому достаточно сознательно, то и мы не будем подробно останавливаться здесь на анализе роли Блатной песни в советском обществе, и вернёмся к этому в следующих главах…

Сейчас трудно сказать, насколько широко разошлись те первые пробные ленты, сделанные Рудольфом Фуксом. С одной стороны, тогда все подобные записи были в новинку, и определённый интерес, конечно, должны были вызвать. С другой – ничего такого особенного в них не было… Кто только не пел эти песни под гитару! Ведь именно в это время происходит подлинный расцвет магнитиздата. И начинался он весьма специфично. Большинство исполнителей, да и авторов, начинают именно с блатных или, по крайней мере, – со стилизаций "под блатные песни". Хотя сейчас, по прошествии столь длительного времени, уже трудно определить – где непосредственно "блатные", а где эти самые стилизации… Юз Алешковский пишет "Окурочек" и "Товарищ Сталин", Владимир Высоцкий начинает создавать свой так называемый "блатной цикл". Поют под гитару песни подобного жанра и Евгений Урбанский с Олегом Стриженовым. Даже Александр Галич в приватных компаниях поёт "блатняк" – "Стоял я раз на стрёме…" и прочие "не свои" песни. А сколько было ещё других исполнителей, никому неизвестных… Одних и тогда никто не знал, а других – может быть, и знали, но забыли уже. И вот только сейчас всплывают некоторые фамилии: Кролле, Плисецкий… Так что записи ленинградского студента Звездина ничем принципиально новым не являлись.

Но Рудольф Фукс был не таким человеком, чтобы отказаться просто так от какой-либо затеи! Его и в студенческие годы отличали неуёмная энергия и невероятная способность постоянно порождать оригинальные идеи, – качества, которые вкупе с любовью к музыке и неприятием Системы и определят потом его бурную биографию… Но, конечно, стиляга Рудик пока не осознаёт своей "исторической миссии". Идея, пришедшая ему в далёком 1963 году, была проста и вполне естественна: хватит уже заниматься только перепродажей пластинок, почему бы и самому не делать оригинальные (как теперь сказали бы – эксклюзивные) музыкальные записи! На которых, разумеется, можно будет и денежку заработать. И он решает произвести запись аж целого концерта из песен в исполнении Аркаши Звездина под ансамбль! Тем более, что у Рудольфа уже есть перед глазами удачный пример: ведь в рентгениздате не только выпускались копии западных пластинок, но и непосредственно производились записи различных исполнителей! И, разумеется, такие, что никогда в жизни не смогли бы появиться на грампластинках государственных студий. К сожалению, имена тех исполнителей до нас практически не дошли… Из ленинградских достаточно известны лишь Ольга Лебзак и Серж Никольский. В исполнении Ольги Лебзак, актрисы Ленинградского театра им. Пушкина, были записаны блатные песни на студии Станислава Филона, главного конкурента Богословского. А у самого Руслана записывался Серж Никольский, самодеятельный певец, исполнявший под небольшой ансамбль разные "нехорошие" песенки, сочинённые молодым ленинградским поэтом Борисом Павлиновым: "Пещерное танго", "Неделя холостяка", "Тюремный романс", "Жизнь блатная" и другие.

Однако в 1963 году Никольский уже не записывался – фирма Богословского в очередной раз была разгромлена органами, а сам Руслан отбывал срок. Но, как говорится, всех не пересажаешь, и в Питере есть ещё люди, которые продолжают в глубоком подполье творить своё славное дело. Рудольф, который был в компании Богословского всё-таки не последним человеком, прекрасно их всех знает, и поскольку уцелевшие деятели "Золотой собаки" вполне сохранили свой "производственный потенциал", то и решает обратиться к ним со своей идеей. Тем более, что для её осуществления у самого Фукса ничего нет – ни хорошей звукозаписывающей аппаратуры, ни знакомых музыкантов, – ничего… Кроме самой идеи как таковой. Но ведь известно, на что способна Идея, овладевшая массами! Пусть, в данном случае, она овладела даже и не массами, а только Рудиком Фуксом и Аркашей Звездиным. Предложение Фукса Аркадий воспринимает тоже с энтузиазмом, – во-первых, ему записываться вообще интересно; а во-вторых, приглашение "на студию" – это же, как никак, признание! Ну, а Рудольфу, на самом деле, никаких гор сдвигать для этого и не надо: единомышленников он находит довольно быстро. Ими были: тот самый поэт Борис Павлинов (уже успевший отсидеть срок за "музыкальный самиздат" и впоследствии ставший известным ленинградским поэтом под псевдонимом "Тайгин"); работник Ленинградского радио, музыкант и коллекционер Андрей Персон; ещё один коллекционер – Анатолий Копров; и, наконец, талантливый радиоинженер и звукорежиссёр из фирмы Богословского – Виктор Смирнов. Последний и берётся обеспечить техническую часть мероприятия, поэтому именно его квартира на углу Гаванской улицы и Среднего проспекта Васильевского острова, и определяется под студию…

И вот в назначенный день на квартире Виктора Смирнова в девять часов утра начинает собираться вновь испечённый музыкальный коллектив. Вместе с Рудольфом Фуксом и Аркашей Звездиным, по словам Анатолия Копрова, пришёл ещё и дружок Аркадия, цыганёнок с гитарой. Сам Копров доставляет аккордеон, на котором будет играть Виктор Карпов, а также приносит ещё несколько весьма характерных принадлежностей – десять бутылок водки и один кочан капусты. Некоторые подробности этой встречи нам удалось услышать от Андрея Персона. Вот что он рассказал: "Подыгрывал на гитаре Владимир Ершов. "Цыганёнок" – Михаил Ланглиб. Привёл их я. Пианиста привёл Рудик. Сам Виктор Смирнов не играл, пианино было для его сына. Саксофон – Юрий Маковоз, единственный профессионал из присутствующих".

В общем, несмотря на столь "солидный" инструментальный состав, участники этого мероприятия, по-видимому, вовсе не собирались слишком серьёзно подходить к музыкальному сопровождению. И даже единственный профессионал, по словам Фукса, очень быстро "потерял работоспособность". Скорее всего, всё это было построено, как обычная вечеринка под "домашнее музицирование", ещё достаточно распространённое в те годы, несмотря на все успехи звукозаписывающей и звуковоспроизводящей индустрии. В начале 60-х годов ещё очень часто люди пели и танцевали на своих квартирах под пианино или аккордеон. Ведь освоив даже самые несложные аккорды и приёмы игры, те же "запрещённые" буги-вуги можно было сбацать так, чтобы жарко стало и земле, и небу, и несчастному участковому. А уж если находились люди, способные не только более-менее прилично сыграть, но и быстренько раскидать музычку между фоно, гитарой, и… ещё чем-нибудь, – то как раз и получался "ансамбль" типа того, который и собрался на квартире Виктора Смирнова аккомпанировать Аркадию Звездину.

Как же происходила эта первая в своём роде запись, с которой, по сути, и начался Аркадий Северный? Вот что вспоминают её непосредственные участники:

"Вдарили по первой, заели капустой и поехали! Аркаша дивным баритональным тенором запел "Шарабан-американка", "Алёша-ша", "Гоп-со-смыком". Писали на мощный магнитофон, усовершенствованный Виктором "МАГ-8" в американской тумбе, с тремя моторами, через аппарат "искусственное эхо" (ревербер), при котором создавалось ощущение гулкого большого зала. Ближе к ночи все были пьяны…" – так рассказывал позже об этом событии Анатолий Копров.

Некоторые подробности удалось припомнить и Рудольфу Фуксу: "Запись со всеми повторами и дублями заняла целый день с раннего утра до позднего вечера, а результатом явились всего два часа смонтированного концерта, который позже получил название по первой фразе, произнесённой Аркадием в самом начале и записанной с реверберационным эхом: "Эх, люблю блатную жизнь, да воровать боюсь!"*

После этого исполнитель объявил, что у всех песен, которые будут исполнены, "Музыка народная, слова – НКВД", и звукозапись началась. Она прошла, в общем, без эксцессов, если не считать выходок пьяного "в стельку" саксофониста, который пытался играть настолько вперёд, что его пришлось связать, да и более того, заткнуть ему рот кляпом, чтобы он не мог помешать звучанию ансамбля".

Ещё один участник тех давних событий Борис Тайгин, к сожалению, не смог припомнить каких-то других, дополнительных подробностей, но, тем не менее, подтвердил, что "так оно всё и было".

И было в этот день ещё одно очень важное для всей нашей истории событие, о котором помнят буквально все, с кем нам удалось переговорить – и Тайгин, и Фукс, и Копров. Почти в самом конце записи возник вопрос о том, что поскольку концерт "пойдёт в народ", для исполнителя нужно придумать псевдоним. Красивый и звучный. "Настоящая его фамилия, хоть она и звучала вполне артистически, по вполне понятным конспиративным соображениям не подходила" – вспоминает Рудольф Фукс. Было предложено несколько вариантов (каких – этого, конечно, уже никто не помнит), среди которых вдруг и прозвучало – "Аркадий Северный". Но и придумавший псевдоним Виктор Смирнов*, и сам Аркаша Звездин, уставший, но довольный столь плодотворным днём, восприняли всё это всего лишь как забавную игру. О том, что именно сейчас положено начало будущей Легенде никто, конечно, и не подозревал.

Впрочем, Рудольф Фукс и Андрей Персон отнеслись к произведённой в этот день записи с должным уважением. Персон забирает её к себе на Ленинградское радио, и делает монтаж на профессиональной аппаратуре, в итоге которого получается "товарная" фонограмма. К большому сожалению, до наших дней она в полном виде, судя по всему, не дожила… Хотя была в своё время популярной и даже достаточно широко распространялась. Вот что вспоминает Рудольф Фукс: "Эту запись я дал послушать двум таким же "несоветским" молодым людям, как и я сам – любителям вражеской музыки, рок-н-ролла. Причём, один из них, Екимов, был не просто любитель подёргаться под западные ритмы, он начал составлять уже в те времена, в начале шестидесятых, энциклопедию рок-н-ролла! И вот как только они услышали запись Северного, так мгновенно загорелись интересом! Они сразу же сделали себе копии, и начали распространять".

Ну, а Тайгин со Смирновым, в отличие от Фукса и Персона, действуют по старинке. Они не распространяют магнитофонные копии, а нарезают гибкие пластинки с записанными песнями на всё той же рентгеновской плёнке, – и выпускают их в свет с этикетками, на которых красуется надпись "Аркадий Северный"! Вероятно, именно так это звонкое имя впервые и запомнилось советскому народу…

Борис Тайгин и Анатолий Копров вспоминали, что после этого "оркестрового" концерта было сделано ещё несколько записей Аркадия, – у Виктора Смирнова и у того же Копрова. К сожалению, у нас нет никаких чётких тому подтверждений, да и записей тех отыскать так и не удалось… Впрочем, нам приходилось неоднократно слышать воспоминания самых разных людей о том, что в 60-е годы имя Аркадия Северного было достаточно хорошо известно в коллекционерской среде, и записывали его явно неоднократно. Но, тем не менее, судьбе не было угодно, чтобы эта история получила тогда продолжение. Вернувшийся после очередной отсидки Богословский со товарищи осваивает производство пластинок, но уже не "на рёбрах", а на настоящем виниле, и полностью переходит на тиражирование сверхпопулярных в середине шестидесятых "The Beatles" и других западных групп. А Фукс в 1965 году получает за свою "музыкальную" деятельность срок с формулировкой "за подделку документов" (видимо, других статей подобрать не удалось…) и отправляется на зону под Выборг. Для Аркадия же всё это "музицирование" было не более, чем интересной игрой, и ни о какой карьере "подпольного шансонье" он и не помышлял. Ему теперь остаётся лишь иногда вспоминать о своих музыкальных похождениях в студенческие годы…

В декабре этого же, 1965 года, студент Звездин заканчивает, наконец, инженерно-экономический факультет Лесотехнической академии, на который он вынужден был перевестись с лесоинженерного после двух отчислений за академическую неуспеваемость. Что ж поделать – та бурная жизнь Аркадия вне стен института, о которой мы писали выше, не очень-то много времени оставляла ему на учебный процесс… Но как бы там ни было, в итоге он всё-таки получает заветный диплом, и квалификацию "инженер-экономист по экономике и организации деревообрабатывающей и целлюлозно-бумажной промышленности". И, кстати (мы ещё вернёмся к этому моменту), темой его дипломного проекта было: "Организация отгрузки экспортных пиломатериалов из Игарского порта и проект мероприятий по снижению претензий иностранных покупателей". Распределение Аркадий получает в ленинградскую контору "Экспортлес". Честно говоря, не совсем понятно, как ему удалось добиться этого после двух отчислений и более чем скромных успехов в учёбе. К тому же ещё и приезжий… И вдруг такое шикарное распределение! Вместо того, чтобы поехать куда-нибудь там в республику Коми или в ту самую Игарку, он остаётся в столице и попадает в систему внешней торговли. Несбыточная мечта для многих и многих выпускников! Впереди – блестящие перспективы для дальнейшего продвижения по службе и карьерного роста.

Что же представляло из себя учреждение, с работы в котором начался трудовой путь молодого Аркаши Звездина?

Это было Всесоюзное объединение, монопольно осуществлявшее экспортно-импортные операции с лесотоварами. И располагалась оно в Ленинградском торговом порту, раскинувшемся на огромной территории нескольких островов в Финском заливе, в юго-западной части Питера. Как и любой торговый порт, он представлял собой громадный "город" из бесчисленных причалов, эстакад, столпотворения судов, кранов и прочих портовых сооружений, лабиринта складов, ангаров, пакгаузов, элеваторов… А один из участков этого города, с собственными причалами и лесобиржами, и представлял из себя непосредственно контору "Экспортлеса". Улиц, в обычном понимании этого слова, в порту не было, и потому адрес конторы звучал просто: "Гладкий остров, дом 1". А служащие сего учреждения в поте лица корпели над планами погрузки-выгрузки и трещали арифмометрами, выполняя всевозможные указания свыше: куда, чего и сколько грузить. Стараясь выслужиться перед вышестоящим начальством и в глубине души лелея мечту о командировке в Москву или скором повышении. И самое заветное (а вдруг!) – о переводе в какое-нибудь заграничное отделение конторы… Но такая работа Аркадию, судя по всему, была вовсе не по душе. Вот что рассказывал по этому поводу Николай Браун: "Аркадий устроился на работу, которая требовала карьерной ответственности. Там нужно было проявлять другие стороны характера, а Аркадий вообще был бессребреником. Он был в жизни нетребовательным человеком, нестяжателем. Может быть, это какая-то из сторон блатных песен, блатной идеологии, которая не признавала стяжательства… Может быть, эта игровая сторона жизни была Аркадию ближе, чем помыслы о какой-то партийной карьере, о чинах. Это было не в его характере, он был по натуре лирик, совершенно бескорыстный".

Лирика – лирикой. Но была ещё и суровая жизненная проза… Согласно которой – нравится, не нравится, но коль поставили тебя на должность, будь любезен – служи! По крайней мере, три года… И товарищ Звездин служит. Причём даже добивается определённых успехов. Как то: Почётной грамоты за первое место в зимней спартакиаде ЛК В/О "Экспортлес" по шахматам и Знака ДОСААФ "За активную работу", видимо, тоже в какой-то подобной области… И таким вот образом Аркадий постепенно втягивается в рутину жизни советского клерка. Со всеми её буднями и праздниками. Ну, а как в нашей стране скрашивают будни и отмечают праздники, наверное, долго рассказывать не надо. Скорее всего, именно в это время и проявляются первые симптомы будущей болезни Аркадия… Наивная молодость! Думается: ну что такого – выпить сто грамм после работы или распить бутылочку, другую с сослуживцами в честь удачного завершения первого квартала? Тем более, что поутру даже и голова не болит. И похмеляться не тянет. Разве что кружечку пивка, если перебрал всё-таки немного вчера. Эх, если б оно так всегда было!..

К сожалению, нам удалось узнать совсем немного подробностей о жизни Аркадия и в этот период. И отделить в них истину от легенд уже очень трудно… Тем более, что сам Аркадий, рассказывая о своей жизни, всегда добавлял к истине изрядную долю "романтических", как ему казалось, историй. Например, о своей "тюремной биографии"… Рассказы о "сидевшем" Северном – одни из самых популярных и устойчивых в его Легенде. И возникли они не только из-за специфики жанра, в котором выступал Аркадий, но и благодаря его собственным "сочинениям". Известны воспоминания о том, как Северный рассказывал, что имел два года "за нож", в доказательство чему предъявлял трудовую книжку с двухлетним перерывом, и демонстрировал своих "блатных" приятелей. Интересно вот – объяснили ли ему эти приятели, что приписывать себе срок – западло?.. Ведь теперь уже достаточно точно известно, что Аркадию Дмитриевичу Звездину, 1939 года рождения, уроженцу города Иваново, никогда не приходилось находиться в местах лишения свободы, иметь судимости, привлекаться к уголовной ответственности, бывать под судом и под следствием.*

Однако на этом мы всё-таки не закончим разговор о мнимых или истинных конфликтах Аркадия с Советской властью. Одну довольно загадочную историю на эту тему, случившуюся в середине 60-х годов, рассказал нам Николай Браун:

"…Аркадий сказал, что у него довольно тяжёлый период, что он куда-то попадал, то ли на 15 суток, то ли у него было что-то типа административной высылки. Я точно вспомнить не могу, но что-то было не очень продолжительное, не срок. Но на тот момент он был в крайне сложном положении, из-за того, что у него были не в порядке документы, и любая ментовская проверка могла плохо закончиться… Время было уже позднее, и вдруг нам навстречу вышло человек шесть или семь дружинников, на углу Колпинской и проспекта Щорса. Мы уже были на небольшом расстоянии от них, и Аркадий успел мне шепнуть три слова: "Прикрой! Повяжут – срок!" Я быстро сообразил, что мне надо оказать этим дружинникам очень сильное сопротивление. Это сработало – они обалдели от того, что кто-то вздумал сопротивляться шестерым, навалились все на меня, а Аркадий тем временем дал дёру. Для меня этот вечер окончился в милиции, а Аркадий исчез".

Куда и за что попадал Аркадий, и что именно было у него с документами – мы, вероятнее всего, уже никогда не узнаем… Существуют, правда, довольно туманные слухи о том, что Звездин всеми правдами и неправдами пытался уклониться от призыва в армию. Может быть, всё это и на самом деле как-то взаимосвязано? Кто знает… Но, как бы то ни было, Аркадию всё-таки не удалось избежать службы в рядах доблестных советских вооружённых сил. И случилось это в 1968 году.

И опять же, каким-то невероятным образом, лейтенанта Звездина не засылают в какую-нибудь Тьмутаракань, а оставляют служить в Ленинградском военном округе, и, более того, даже на территории Ленинградской области! Воинская часть 40932, Военно-Воздушные Силы. Конечно, двухлетняя служба офицера запаса – это не Бог весть что. Нет особых "тягот и лишений", но нет и особой романтики. Впрочем, мы не видим необходимости писать что-либо подробное о буднях армейской жизни, поскольку подавляющее большинство читателей, вероятно, и так имеет об этом достаточное представление.

В каком же качестве довелось Аркадию Звездину выполнять свой "священный долг"? Часть, в которую его определили, была вертолётным полком. Естественно, что за штурвал вертолёта необученного лейтенанта запаса, вчерашнего экономиста, никто не посадит; но, несмотря на это, воинскую специальность Аркадию присваивают. По крайней мере, в его воинских документах в соответствующей графе было указано "штурман". Чем конкретно приходилось ему заниматься в роли штурмана вертолёта "Ми-1", можно только догадываться… Но, тем не менее, Аркадий сотворяет себе на этой почве ещё одну умопомрачительную легенду. Служить, как бы то ни было, скучно, и поэтому Аркадий со своей любовью к "романтике", демобилизовавшись, начинает рассказывать про своё армейское житие совершенно немыслимые истории. В некоторых из этих рассказов Аркадий хотя бы не меняет свою "дислокацию", и рассказывает о своих похождениях по истинному месту службы – под Ленинградом. Например, о том, как он сажал вертолёт у пивного ларька, распугав очередь. Но потом Аркадию и это кажется уже недостаточно интересным, и он запускает уже совершенно сверхъестественную байку. Знакомые с удивлением узнают, что лейтенант Аркадий Звездин вернулся… с боевых действий в небе Вьетнама!

Наверное, нет нужды напоминать нашим читателям, что в те годы Советское правительство оказывало усиленную помощь Северному Вьетнаму в борьбе с американской агрессией. Правда, в нашей прессе тогда писали в основном про экономическую помощь и моральную поддержку, но все граждане СССР прекрасно знали, что во Вьетнам поставляется наше оружие, направляются военные инструктора, а также и военнослужащие, которым придётся принять участие и непосредственно в боевых действиях. А так как американцы в свойственной им трусливой манере предпочитали вести против вьетконговцев воздушную войну, то и среди наших военных большинство было ПВОшниками и лётчиками. Наверняка Аркадию за время службы довелось услышать об этом немало историй. А может, ещё и о том, что в сентябре 1969 года были совершены первые рейсы во Вьетнам транспортных самолётов Ан-22 ("Антей") с аэродрома, расположенного не где-нибудь, а в Иваново, и носящего, как мы уже писали ранее, название "Северный". В общем, вот и получается у него так, как в песне поётся: "Советский пилот во Вьетнаме сбивает восьмой самолёт…"

Правда, надо заметить, что в байках, дошедших до нас от людей, которые слышали их непосредственно от Аркадия, он хотя бы не находился лично сам за штурвалом боевой машины. Это уж совсем выходило бы за рамки какого бы то ни было правдоподобия – на лётчика надо было учиться! Всё ж таки – не Великая Отечественная, чтоб бросать в бой обученного по ускоренной программе "взлёт-посадка"… Нет, Аркадий выступает в этих историях то как штурман, что, по крайней мере, формально соответствует его воинской специальности, а то – как стрелок-радист. Но и такие роли Аркадия, как "участника боевых действий во Вьетнаме", лежат в области чистой фантастики. Во Вьетнам могли послать только профессионала высшего класса, а никак не офицера запаса, только что сдёрнутого с мирной профессии. Тем не менее, просто удивительно, сколько людей поверило в эту историю, а потом пересказывало её! В том числе и Рудольф Фукс. А ведь, казалось бы, все должны были понимать её абсурдность. Но надо, наверное, учитывать специфику того времени. Тотальное враньё советской системы поневоле располагало к тому, чтоб верить самым невероятным слухам…

* Вот что по этому поводу говорилось в Уголовном кодексе:

ст. 58-10 – Пропаганда и агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву и ослаблению Советской власти или совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой –

– лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.

ст. 58-11 – Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой, влекут за собой –

– меры социальной защиты, указанные в соответствующих статьях настоящей главы. (Уголовный кодекс РСФСР, официальный текст с изменениями на 1 января 1952 г. и с приложением постатейно систематизированных материалов. Государственное издательство юридической литературы, Москва, 1952).

* Статья 70. Антисоветская агитация и пропаганда.

Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания –

наказываются лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки или ссылкой на срок от двух до пяти лет.

Статья 72. Организационная деятельность, направленная к совершению особо опасных государственных преступлений, а равно участие в антисоветской организации –

наказываются соответственно по статьям 64-71 настоящего Кодекса.

Статья 190-1. Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй.

Систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление и распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания –

наказывается лишением свободы на срок до трех лет, или исправительными работами на срок до одного года. (Уголовный кодекс РСФСР, "Юридическая литература", М., 1971).

В п. 6 комментариев к статье 190-1 говорится: "Форма и способ изготовления таких произведений не имеет значения для ответственности, это могут быть литературные произведения, письма, любые документы, фотографии, рисунки и звукозаписи (разрядка наша - И. Е., Д. П.) (Комментарии к Уголовному кодексу РСФСР, "Юридическая литература", М., 1971).

* Ныне – Вознесенский проспект

* Рувим Рублёв "Памяти Аркадия Северного", "Новое русское слово", 20 мая 1980 г.

* Рувим Рублёв "Памяти Аркадия Северного", "Новое русское слово", 20 мая 1980 г.

* Здесь Рудольф Фукс ошибается – эту фразу произнёс он сам.

* О том, что псевдоним был придуман Виктором Смирновым, говорили Рудольф Фукс и сам Смирнов. Однако Борис Тайгин тоже предъявлял свои права на авторство (Б. Тайгин, "Расцвет и крах "Золотой собаки", "Пчела", №20, май-июнь 1999 г).

* Н. С. Резанов в беседе с авторами книги рассказал, что в 90-е годы полковник милиции Сергей Петрович Соколов проверил соответствующие архивы на предмет того – привлекался ли Северный к уголовной ответственности. И убедился, что ни по одному уголовному делу Аркадий Дмитриевич Звездин не проходил.

Я пою сейчас свою первую песню для своего импресарио".
А. Северный, 1970-е гг.

Два года срочной службы – всё-таки довольно порядочный срок. И произойти за это время может всё что угодно. Так случилось и у Аркадия. Как мы уже говорили, служил он недалеко от Ленинграда, и однажды то ли по делам службы, а может быть, и по личным делам пришлось ему ехать электричкой в Питер. Зайдя в тамбур вагона, Аркадий обратил внимание на спешившую к поезду девушку. Она явно не успевала, уже двери начали закрываться… И он по какому-то велению Судьбы и, наверное, неожиданно и для самого себя, выскочил из вагона. Зачем? Трудно сказать… Но произошло вот так, и всё. Как мы уже сказали – Судьба. И ехали они на следующей электричке уже вместе. Попутчицей Аркадия оказалась врач Валентина Сергеевна Бойцова, возвращавшаяся из посёлка Васкелово со своей дачи домой. От Васкелово до Ленинграда езды всего-то немногим больше часа, а с приятным собеседником время вообще летит быстро. Но вот – разговорились, познакомились… И не просто – познакомились. Проскочила, наверное, какая-то искорка между двумя молодыми людьми и… 12 декабря 1969 года уже играли свадьбу.

И, кстати говоря, сохранилась киносъёмка этого дня! Единственная сохранившаяся запись, на которой запечатлён Аркадий Северный… И пусть чёрно-белая и без звука, но, всё-таки, хоть что-то осталось…

И началась у Аркадия семейная жизнь. Правда, надо сказать, что это был не первый его брак. Первый раз Звездин женился ещё в далёкие студенческие годы. Но тот брак был совсем кратковременным, и Аркадий практически никогда не вспоминал о нём. Видимо считал просто случайным эпизодом в своей жизни. Единственное, что нам удалось узнать о его первой жене – это её имя: Нина. Кем была она – никто не помнит, но не студенткой, однозначно… Ходит какой-то туманный слух, что работала она на телеграфе. Впрочем, это к нашей истории почти никакого отношения не имеет.

Гораздо важнее – другое. Эти несколько лет семейной жизни были, пожалуй, единственным периодом в жизни Аркадия, когда он был "таким, как все" – семьянином и тружеником, с присущими всем "простым советским человекам" достоинствами и недостатками. И поначалу всё у него шло, как в обычной рядовой советской семье, но период этот был сравнительно недолгим.

14 июня 1971 года в семье Звездиных рождается дочь Наталья, и Аркадий начинает постепенно привыкать к тому, что отныне он – отец и, как-никак, глава семейства. Дочка подрастает, и забот с ней постепенно становится несколько меньше, вернее – заботы эти становятся немного другими… С одной стороны – уже меньше детского крика по ночам, меньше "расход" пелёнок-распашонок, и больше свободного времени. А с другой – растёт это дитё не по дням, а по часам, и кушать, между прочим, хочет уже чего-нибудь посущественней кефира из Молочной кухни. А зарплата… А зарплата – та же самая. Вот и думай, папаша, – что делать. Тем более, что домашней работой ты особо и не перегружен. И возникает перед Аркашей Звездиным типичный в 70-е годы для многих советских граждан вопрос: где найти какую-нибудь халтуру? Не воровать же идти… Вагоны же разгружать – тяжеловато для его конституции, да и не престижно как-то для ИТРа. Может, фарцовкой заняться по-маленькому? Как в молодые годы… И начинается обзвон всех друзей-знакомых, по записной книжке. А там, среди прочих, – телефоны тех самых ребят, которым настолько понравилось звездинское пение, что даже записали они его когда-то на магнитофонную бобину.

Сейчас уже невозможно (да и не нужно это, наверное!) точно восстановить: кому он звонил тогда, и в какой последовательности. Но факт остаётся фактом: в конечном итоге всей этой бурной деятельности Аркадий вновь встретится с… Рудольфом Фуксом. До которого уже дошли слухи, что вернулся открытый им почти десять лет назад "молодой талант". Вернулся? Откуда? И тут – неимоверный полёт фантазии! Ещё несколько штрихов в будущую "легенду". Мы уже писали ранее о байках Аркадия про службу в вертолётных войсках. А сейчас к ним прибавляется ещё одна – совершенно немыслимая история о том, как простой советский служащий Аркадий Звездин, уже "побывавший в небе над Вьетнамом", теперь собирается… в загранкомандировку в капиталистическую Канаду! И надо сказать, что на этот раз легенда выглядела всё-таки более правдоподобно, нежели "служба во Вьетнаме". Там, как мы уже говорили, логика отсутствовала напрочь, а здесь хоть какая-то, но прослеживалась. Как-никак, Аркадий – выпускник Лесотехнической академии и работник "Экспортлеса", а Канада – лидер Западного мира именно по лесоперерабатывающей промышленности. Недаром же слух о подготовке Северного к поездке в Канаду до сих пор имеет хождение, и многими воспринимается, как непреложный факт. А иные рассказывают не только о подготовке, но и о состоявшейся поездке! Но, надо сказать, что в командировках Звездину побывать действительно пришлось. А об одной из них сохранились даже документальные подтверждения. Летом 1966 года Аркадий Дмитриевич Звездин, инструктор Ленинградской конторы В/О "Экспортлес", в составе группы этого самого В/О "осуществляющей оформление отправок экспортных материалов в навигацию 1966 года" командируется в город Игарку (помните?). То ли его специально ещё в институте готовили для работы в Игарке, то ли дипломная работа была настолько выдающейся, что его моментально отправили туда… Нам это неизвестно. Известно только, что жил он там по частным квартирам. Так что, вполне возможно, найдутся когда-нибудь и концерты Северного, записанные в Игарке…

Но, что особенно странно, – в отличие от мифической "Канады", рассказов об этой, реально имевшей место командировке Аркадия на Енисей, в людской памяти не сохранилось! Может, и сам Аркадий об этом не распространялся? Можно, конечно, допустить что романтика работы в Советском Заполярье, довольно-таки популярная в те годы, Аркадию привлекательной не казалась… Но почему же он, при своём-то неравнодушии к блатному жанру, никак не отметил в рассказах посещение края, столь славного своими каторжанскими традициями?! Например, всего в ста километрах от Игарки находится посёлок Курейка, где отбывал туруханскую ссылку некий Иосиф Джугашвили по кличке Коба… А сам город Игарка – одна из строек ГУЛАГа, и в 1966 году там ещё было много людей, не понаслышке знакомых со сталинскими лагерями… В общем, всё это кажется весьма странным. Разве что, приложив фантазию, предположить такой вариант… Ведь молодой специалист Звездин был послан в Игарку не для чего иного, как для "снижения претензий" иностранных покупателей леса. Так, может быть, "художественное осмысление" иностранной темы показалась ему более завлекательным, чем игарские бичи и бывшие зеки? Вот и заменил он в своих рассказах Игарку "Канадой"… Впрочем, скорее всего, это уже плод нашего воображения.

Но мы опять немного отвлеклись. В общем, в отличие от того, что рассказывают про Аркадия, жизнь Фукса в это время выглядит, конечно же, не столь романтично. Все эти годы он по-прежнему занимается музыкой – коллекционирует записи джаза и рок-н-ролла, а заодно приторговывает ими, как и всякий нормальный коллекционер. Не отбил охоту к этому даже и полученный срок. Но параллельно с записями, идущими с Запада, он начинает собирать и совершенно другую музыку. Шестидесятые годы – взлёт авторской песни, и, естественно, Фукс не может пройти мимо этого явления. И уже очень скоро он не просто собирает сделанные кем-то записи различных "бардов", а начинает и сам их производить. Однако для его творческой натуры всё это не особо интересно, так же, как и неинтересна ему работа в "Ленпроекте", в котором он числится по техническому отделу. Ему хочется сделать что-то своё, совершенно оригинальное. Такое, чего никогда не было раньше. Какие-то идеи у него в голове и раньше варились. Но всякий раз недоставало какой-то самой малости, какого-то последнего штриха для их осуществления. Как раз в это время по всей стране совершенно сумасшедшими тиражами расходятся записи Владимира Высоцкого. Рудольф, как и большинство здравомыслящих людей, с удовольствием ходит на его концерты, собирает записи, но:

"Мне было немножко обидно за наш Питер: не было у нас своего Высоцкого. И мне тогда казалось, что это вполне возможная вещь – вырастить в своём питерском коллективе фигуру, способную соперничать с самим Высоцким" – так вспоминает об этом сам Рудольф Израилевич. Естественно, он прекрасно понимал, что "соперничать" с Высоцким, как автором песен – идея совершенно фантастическая и невыполнимая. А вот посоревноваться в исполнительском мастерстве – можно попытаться. Но для этого надо две вещи: во-первых, найти этого самого исполнителя, а во-вторых, подобрать для него репертуар. С репертуаром особых вопросов не было. Песни других авторов – неоригинально, пусть уж сами поют. Эмигрантский репертуар – тоже вторично. Советские песни петь? – и вовсе не смешно, их и так каждый день играют на радио и телевидении. Остаётся что? – народные песни! Но, разумеется, не те "народные", что звучат в филармонии, а современные народные песни. Которые, благодаря новейшей истории нашей страны, оказались, в большинстве своём, блатными. Фукс ещё с 14 лет начал собирать тексты именно таких песен. По словам Валентина Шмагина, "Он часто говорил, что собрал очень много, что блатные песни – это народный фольклор, что надо бы это оставить для потомков. Потом у него появилась идея найти хорошего исполнителя и записать всё имеющееся в хорошем качестве"*.

Конечно, исполнять блатные песни – идея тоже отнюдь не самая оригинальная. Мы уже писали о том, как пели эти песни во многих артистических компаниях, как многие авторы-исполнители начинали записываться именно с блатных песен. А к началу 70-х годов в магнитиздате уже существовало целое направление – исполнители "блатного фольклора", а проще – "блатняка".

Впрочем, то, что во второй половине ХХ века стали у нас называть "блатным" жанром, блатным, по сути, и не являлось. Мы считаем необходимым остановиться на этом подробно, потому что именно в это время началось размывание границ жанра, самое широкое его толкование, и, в конечном итоге, формирование удивительного советского феномена – магнитиздатовского "блатняка". Жанра, в котором и предстояло прославиться Аркадию Северному.

Эклектизм этого жанра (трансформировавшегося позднее в вовсе не поддающийся определению "русский шансон") в благословенные советские времена был вполне логичен и объясним. Несмотря на то, что жанр действительно включал в себя совершенно разнородные и, на первый взгляд, не имеющие между собой ничего общего песни, у них был тогда один всеобъемлющий признак. Это были, по меткому выражению Николая Резанова, "народные песни, запрещённые коммунистами". Действительно, главным оказывалось то, что твердокаменный официоз, не приемлющий вообще ничего живого, с одинаковым рвением отвергал и вишни из сада дяди Вани, и сигарету, которая гаснет, и Ванинский порт, и двух громил, и чёрную розу… Но у иных авторов и исполнителей бытовало желание не только спеть что-то, не приемлемое официозом, но и сознательно встать если не в оппозицию, то хотя бы в позу. Не протест, так фронда! И популярность приобретают именно такие, фрондерские песенки, в том числе и на маргинальную и на блатную тематику. Ибо у нас маргинал – не изгой, а герой! Герой, потому что он хоть и антисоциальным способом, но обозначает своё нежелание жить по законам гнусной Системы. А самый яркий герой из маргиналов – конечно, блатной (хотя противостояние благородного разбойника и мерзкой власти – антитеза и вовсе не советская, а Бог уж знает, какая древняя…). А кроме того, есть неплохая возможность показать Совдепам даже не фигу, а голый зад: спеть что-либо похабное, циничное, в общем – эпатажное! А можно при всём этом делать ещё и "антисоветские" намёки… Народ, утомлённый бодягой коммунистического "искусства", всё это примет на "ура".

Подобных записей появилось огромное множество. Десятки известных, малоизвестных и совершенно никому неизвестных исполнителей распевали с магнитофонных плёнок практически тот же самый репертуар, что и в начале 60-х годов, разве что – с незначительными вариациями. Изредка разбавляя его современными авторскими песнями, причём зачастую переделанными уже до неузнаваемости и, тем самым, в течении буквально нескольких лет становившимися Народными. Это было в магнитиздате, а ведь, кроме того, своя "звезда блатной песни" местного масштаба была, пожалуй, на каждой улице…

Так что для того, чтобы удивить народ исполнением блатных песен, Фуксу надо было придумать что-то действительно оригинальное.

И в этот момент они с Аркадием, как мы уже говорили, вновь находят друг друга. Сначала – по телефону: "Рудик, привет! Что, не узнал? Это ж я же ж – Аркадий Северный!" – "Салют, Аркаша! Какими судьбами?!" Ну а дальше, как и положено, обмен какими-то дежурными фразами и – самое главное – для чего и был сделан звонок: "Рудик, бабки нужны! Дочка ж у меня растёт! Да не в долг… Может, халтура какая есть? Или что-нибудь на продажу?.. Что ещё умею? Ну ты ж знаешь – пить и петь!" – "Нет, Аркаша, ты сейчас человек семейный, тебе та спекуляция ни к чему. Мне оно самому уже боком вылезло. А вот с песнями… может быть, что-то и получится. Заходи…" Приблизительно таким был, наверное, тот разговор, который, в сущности, в последствии перевернул Аркадию всю жизнь. Да простит нас читатель за столь вольную реконструкцию тех событий, но, как нам кажется, такой или примерно такой разговор должен был обязательно состояться.

И в один прекрасный день Аркадий заявляется в знакомый дом на Ропшинской, 25, где по-прежнему проживает в коммунальной квартире Рудольф Фукс. Здесь и состоялись первые, после долгого перерыва, записи – под стук в стенку недовольных соседей. Записывали на обычный ламповый "Днепр-11" – здоровенный такой ящик, но с неплохими для того времени характеристиками. И репертуар был самый обычный, без изысков: немного блата, немного лирики. И исполнение было, опять же, самое что ни на есть обычное. В духе тех самых "безымянных исполнителей", о записях которых мы писали чуть раньше. Проскакивало, правда, иногда нечто "неуловимо-Северное", которое и пытался поймать Фукс, из-за чего, собственно, и писал ленту за лентой. И не только он. В квартире у Рудольфа постоянно тусуются разные люди: коллекционеры, барды, просто мелкие спекулянты. И хотя он пытается как-то развести во времени всё это разношёрстное общество, всё равно Аркадий иногда пересекается с кем-то и знакомится – с Георгием Толмачёвым, Валентином Шмагиным и многими другими "широко известными в узких кругах" деятелями подпольной звукозаписи. Записывается и у них. С превеликим удовольствием – и весело, и копейка идёт! Так бы и продолжалось оно какое-то ещё время, но однажды Рудольфу всё это надоедает. Ему, наконец, приходит в голову, как реализовать на деле ту самую фантастическую идею "о ленинградском Высоцком". Причём, ленинградском, но не совсем…

Фукс принимает, на первый взгляд, совершенно авантюрное решение; но пройдет совсем немного времени, и жизнь покажет, что оно было воистину историческим… Итак, Аркаше Звездину, скромному питерскому служащему родом из города Иваново, предстоит не больше, не меньше, как выступить в роли… "старого одессита"!

Впрочем, особо экстравагантной такую идею, конечно, не назовешь. И тема, на которую решил замахнуться Рудольф Фукс, была тогда просто обречена на популярность. К тому времени весь блатной жанр (а точнее – то, что называлось "блатным жанром" в широких народных массах) звучал с изрядным одесским акцентом. А многие даже ставили знак равенства между одесской и блатной песней. Хотя, конечно, одесская песня была блатной лишь частично, а если точней – то и вовсе не блатной, а разве что "приблатнённой". Зато колоритной! И, что совсем примечательно, этот колорит позволял многим поставить другой знак равенства – между одесской песней и еврейской! Хотя еврейским тот колорит тоже был лишь частично… Да мало ли чего там "частично" было – в Одесской песне! Уникальность одесской культуры именно в том и заключалась, что она представляла собой совершенно невообразимый конгломерат множества национальных и социальных культур, сошедшихся и спевшихся в чудесном Городе у Чёрного моря… И спевшихся, кстати, далеко не в последнюю очередь, на почве всеобщей "любви" к блатной романтике! Но, кажется, мы полезли уже в культурно-исторический анализ одесской песни, которому, по большому счёту, здесь не место.

В общем, в Питере, как, впрочем, и в других городах, "одесскими" назывались не то блатные песни с еврейской тематикой, не то еврейские песни с приблатнённой тематикой… но, тем не менее, этот "одесский" колорит был всегда и везде достаточно популярен. Не чурался его даже советский кинематограф: в 1960-70-х годах фильмы про революцию и гражданскую войну просто-таки не обходились без кусочка "Одессы". Чего уж говорить о "неофициальном творчестве" советского народа… Народа, который обожал подобные романтические сюжеты, тем более, что в советской литературе, за все её годы существования, подобных "отклонений" было – раз-два и обчёлся!

И разумеется, наш магнитиздат тоже не оставил в стороне одесскую тематику. К началу 70-х годов по Союзу уже ходили плёнки Алика Фарбера и Алика Беррисона, – которых, кстати, частенько и называли не по имени-фамилии, а просто "одесситами". Музыкальное сопровождение там было примитивным, качество записи – зачастую просто жутким, но с тех плёнок перед советским народом представала мифически-романтическая "Одесса-мама"… Бог его знает, насколько это соотносилось с реальной Одессой, но для народа это было совершенно неважно.

Так же не принципиально это было и для простых ленинградских служащих Аркадия Звездина и Рудольфа Фукса. У них об Одессе и одесских песнях было своё представление. При этом надо заметить, что побывать в самой Одессе Аркадию к тому времени ещё ни разу не довелось. А Рудольф только туманно рассказывал о своих попытках собирать фольклор среди карманников на одесском пляже, но, в то же время, говорил, что песни, колоритные истории, выражения и анекдоты он в основном привез из Бердичева, где жили родственники его жены…

…А впрочем, всё это не главное!!!

Неважно, где и как нахватались Рудольф с Аркадием этого "одесского" духа, неважно, насколько он был одесским… Главное – что у них в итоге получилась-таки "Одесса", моментально увлёкшая и очаровавшая множество слушателей.

О "творческом процессе" её создания сам Рудольф Израилевич вспоминал так: "…На ходу сочинял, в автобусах; придёт какая-то мысль в голову – запишу. На кульмане писал, на работе – в "Ленпроекте"… И вот из этих записок вдруг получается нечто. Действительно, трудно определить жанр, в котором были написаны фуксовские творения! Хотя их уже повелось называть "литературно-музыкальными композициями", но этот термин лишь весьма приблизительно отражает сущность того, что получилось в итоге. И сам Рудольф Израилевич сегодня не может толком сказать, как же всё это зарождалось. Ни концепции, ни сверхзадачи, ни режиссёрских расчётов – ничего этого не было и в помине: взял да написал! И вот: "Наконец, мой сценарий был закончен. Я позвонил Аркадию на работу, и мы условились о встрече. С волнением следил я за тем, как Аркадий читает протянутые ему листки бумаги с текстом сценария и песен. Ни он, ни я, конечно, не знали, что в этот момент решается его судьба: или оставаться начальником экономического отдела, а в этом случае он, возможно, был бы жив и сейчас, или возвращаться в магнитиздат, чтобы стать тем, чем он и стал впоследствии – Королём подпольной песни, но, увы, мёртвым королём…".

Мы не будем здесь вдаваться в философию и вслед Рудольфу Израилевичу рассуждать о том, что было бы, если… А только заметим, что не имеем ни малейшего представления о том, что же виделось тогда Аркадию при чтении этих текстов. А ведь ему надо было действительно что-то в них увидеть! Ибо "с листа" они не производят абсолютно никакого впечатления… И только исполнение этих композиций Аркадием Северным сделало их подлинными шедеврами. Но всё-таки – что же в них было такого загадочного? Ключевые реплики, играющие определённую роль в узловых моментах композиции, соотношение монологов и песен, гармонично распределённое во времени, виртуозно завязанные переходы и диссонансные разрядки по ходу течения произведения, выраженные как сюжетными, так и интонационными ходами… Примерно так можно было бы выразиться о творениях Фукса на литературоведческом жаргоне, которым мы, честно говоря, владеем довольно слабо. А если бы владели, то только заморочили б читателю голову. Потому что на самом деле мы и сами не знаем – чем же так интересны эти "произведения". Но ведь если бы знали, то, наверное, и не были б они столь интересны! И как про них говорить, мы тоже не знаем… Вероятно, не знал этого и Михаил Шелег, потому и решил он в своей книге просто привести целиком текст одной из этих "литературно-музыкальных композиций". Лишний раз доказав, что будучи перенесёнными на бумагу, все эти тексты представляют собой, по его же меткому выражению, полуграмотный бред…

"Тогда всё зависело от того, понравится или не понравится ему сценарий", – рассказывает Рудольф Фукс, – "Поначалу он читал довольно хмуро, но постепенно сосредоточенность его пропадала, он начал улыбаться, а затем и просто захохотал. Ещё бы, ведь рассказ в сценарии вёлся от имени старой одесской бандерши тёти Беси, которая вспоминала свою бурную ещё дореволюционную молодость и перемежала рассказ песнями типа "Алёша-ша, возьми полтона ниже…", "Луною озарились хрустальные воды…" и т. п. По ходу сценария появлялся её внебрачный сыночек Моня, их соседка тётя Хая, старый добрый Ёзель и прочие одесские персонажи, роли которых должен был исполнить сам Аркаша с песнями, шутками и т.д. И Аркаша, как говорится, сломался. Руки его сами потянулись к гитаре, сиротливо стоявшей в углу, и…"

– "…Аркадий Северный! Музыкальный фельетон "Вы таки хочете песни – их есть у меня!" Программа для Госконцерта!"

И сразу после объявления Аркадий выдаёт на одном дыхании с прикольнейшими вокальными выкрутасами, прибаутками, и неподражаемыми "одесско-еврейскими" интонациями "Алёша, ша!":

Как-то раз по Ланжерону я брела,

Только порубав на полный ход,

Вдруг ко мне подходят мусора:

"Заплати-ка, милая, за всё!"*

"Зал ошарашено молчал…"
А. Северный, 1972 г.

Вдохновлённый успехом "Программ для Госконцерта", Рудольф Фукс, как заправский драматург, начинает штамповать сценарии один за другим. Сколько всего их было сделано в начале семидесятых, уже и сам Рудольф Израилевич не помнит. К тому же, по каким-то неведомым нам причинам, концерты эти получили не самое широкое распространение… А оригиналы, судя по всему, давно уже утрачены. До нашего времени дошли, не считая "одесских программ", по крайней мере, четыре записи концертов Аркадия Северного, сделанные в разное время по сценариям Фукса. Хотя, скорее всего, их было больше. Ведь по разным коллекциям до сих пор гуляют куски каких-то записей Северного, сделанных в те далёкие годы. И, может быть, ещё долго, в самых неожиданных местах, будут всплывать такие загадочные фрагменты. Их поиск и атрибуция – увлекательнейшее занятие для исследователя, но не предмет нашей книги. Поэтому остановимся всё-таки на известных нам сценарных концертах, позволивших Аркадию Северному так ярко проявить свой талант ещё и в драматургической импровизации.

Итак, Рудольф Фукс открывает свой подпольный "театр у микрофона", в котором будут звучать исключительно литературно-музыкальные композиции-моноспектакли блатного актёра Аркадия Северного. Это: "О Севере дальнем" или "Посвящение Косте-капитану", "О стилягах", "О шансонье и шансонетках", и, наконец, "В Проточном переулке" или "О московском дне".

Даже беглого взгляда на репертуар этого "театра" достаточно, чтоб понять: новоявленного драматурга Рудольфа Фукса занимают совершенно разные стороны нашей жизни, которые объединяет только одна грандиозная и всеобъемлющая идея. Всё это недостойно советского человека. В самом деле! Ну, не должны интересовать строителя коммунизма ни "Одесса девятьсот лохматого года", ни мир воров в законе и будни ГУЛАГа, ни упадочническая музыка буржуазного джаза и жизнь "плесени"-стиляг, ни столь же упадочническая музыка старинной русской эстрады… А Рудольфа и Аркадия это интересует! Почему? Да просто потому, что они – нормальные люди, хоть и не борцы с режимом. Сознательными "музыкальными диссидентами" назвать их можно было бы только с очень большой натяжкой…

Диссиденты ведь в своём большинстве всё-таки были идейными борцами с Системой. А какая у Аркадия в эти годы могла быть Идея? Семью кормить надо! Дочке-то – всего ничего… И почему бы не подработать немного, тем более, что это именно тот редкий случай, когда работа делается с удовольствием. Вот он и соглашается на все предложения Фукса, зачастую и не особо задумываясь над текстами, которые тот ему даёт… Иногда они вдруг становятся ему скучны и он шпарит их скороговоркой, путая слова и глотая абзацы, чтобы скорее добраться до песни. А иногда вдруг заигрывается и начинает что-то добавлять от себя. Причём это "от себя" идёт у него не только от лица скромного советского служащего Аркадия Звездина, но и от лица и имени Аркадия Северного – героя и ведущего всех этих программ и концертов. И заигрывается Звездин-Северный настолько натурально, что до сих пор невозможно определить, где он рассказывает действительно случай из своей жизни, а где – фантазирует и импровизирует на тему "как это могло быть у Аркадия Северного".

Ведь для него, да и в какой-то мере для Фукса, всё это – просто своего рода игра, отдушина среди мерзости будней соцреализма. О том, что такие "игры" расшатывают Систему не хуже правозащитных прокламаций, никто из них тогда и не задумывался… Об этом в своё время задумаются органы. Потому что в советском народе оказывается весьма немалое число интересующихся подобными "недостойными" предметами! Кстати, поэтому Рудольфу Фуксу не особо-то и приходится ломать голову над вопросом: а какой же такой "запретной" тематикой его театр сможет заинтересовать публику? Ведь публика – это точно такие же "несогласные", как и Звездин с Фуксом…

Здесь нам придётся прерваться, потому что дальше нужно было бы говорить о том, кто же составлял соответствующую аудиторию в те времена, а это – предмет отдельного социологического исследования. Хотя, вероятно, ответ на многие вопросы о пропавших, или не получивших распространения записях "театра" Фукса-Северного, и надо искать, анализируя ту среду, а точнее – распространение записей в ней… Но оставим это для будущих исследователей.

Мы же хотим отметить, что разговор об "антисоветской" сущности фуксовского театра начат был для того, чтобы подчеркнуть другой, очень важный момент. Дело в том, что вне контекста этой "оппозиционности" невозможно получить полное представление об этом уникальном явлении, и о том, чем были для нас эти записи в душные 70-е годы… Современному человеку, не знакомому с реалиями советской жизни, и, соответственно, не способному представить себе, как же всё это воспринималось простым советским слушателем, фуксовские тексты покажутся в лучшем случае примитивными. А то и просто бредовыми. И по форме, и по содержанию… Что ж поделать, – чтобы понимать суть и чувствовать весь аромат этих "драматургических" игр, надо действительно прожить ту, советскую жизнь…

Но перейдём, наконец, непосредственно к репертуару этого уникальнейшего "театра"! Итак, "У меня в руках письмо…" Разумеется, письмо! "Ответ радиослушателям", как жанр, обкатанный ещё на "Программах для Госконцерта", продолжает своё развитие. Чего же хотят "дорогие слушатели" на этот раз? А вот что: "…Мне и моим друзьям кажется, что Вы плохо оправдываете свою гордую фамилию – Северный, тем, что мало поёте песен о Севере дальнем. Всё как-то Вас больше тянет на юг, в Одессу-маму, к Ростову-папе поближе. Да о Воркуте-мачехе Вам и вспомнить-то не хочется. Мы, конечно, понимаем – воспоминания не из лучших, но, как говорится, из песни слова не выкинешь, как не вернуть тех лет, в которых "счастья не было и нет" – как выколото у меня на груди. Ваш друг, известный в прошлом – Костя-Капитан".

Что ж, как видите, в этом вступлении ни разу не произносятся слова "лагерь" или "зона"… Но советскому человеку и так понятно, о чём тут речь. Не так уж и много лет прошло со времён страшной эпохи ГУЛАГа, да и в "благословенные" 70-е лагерная тема ещё оставалась достаточно актуальной…

Идут на Север срока огромные,

Кого не спросишь – один указ…

Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,

Взгляни, быть может, в последний раз…

Впрочем, нет нужды доказывать лагерную сущность лучшей в мире Страны Советов. Рудольф Фукс прекрасно знает, насколько всё это близко нашему народу…

Да и ему самому, кстати, эта тема тоже совсем не чужая! Ведь, как мы уже говорили, Фуксу довелось-таки самому побывать "у хозяина", а лагерные песни он начал собирать ещё задолго до кичи. Так что материала у него хватает… Но Фуксу удаётся отличиться не только в подборе песен, но и в "литературной" части – в описании блатного мира и сталинских лагерей. Правда, живых воров в законе ему вряд ли доводилось видеть на общем режиме, но предметом наш "драматург" немного владеет. И свои знания он черпал не только из одиозного сталинского фильма "Заключённые" про беломорканальскую перековку, откуда и вытащил "автора письма" – Костю-Капитана. Фуксу довелось читать и Солженицына, и Шаламова, и других, уже запрещённых в то время писателей. И хотя лагерной теме в литературе дали появиться только на короткий миг после двадцатого съезда, а потом очень быстро прихлопнули, но ведь в СССР уже появился самиздат…

И раз уж зашла речь о Солженицыне, мы не можем не привести цитату из сценария этого концерта – фрагмент, не вошедший в запись, но сохранившийся в старой тетрадке у Рудольфа Израилевича, монолог о политзеках ГУЛАГа: " Я, конечно, не Солженицын, и не могу претендовать на его лавры певца погибших и искалеченных судеб…" Эта тема, как нам кажется, очень показательна. Пусть Аркадий с Рудольфом и не решились "публиковать" такое совсем уж неприкрытое диссидентство, как и другой фрагмент из той же тетрадки – рассказ о печально известном воркутинском лагерном восстании 1943 года; но об образе их мыслей это говорит достаточно красноречиво…

Впрочем, Аркадия Северного и без Солженицына уже можно было считать если не антисоветским, то, по крайней мере, нонконформистским певцом. Ведь и сама блатная романтика была изначально противопоставлена официальной советской идеологии; причём в те времена, когда никакой антисоветчины у нас вообще не было! Несмотря на то, что блатные никогда, конечно, не ставили себе задачу свержения Советской власти, но этика и идеология блатного мира подразумевали открытое "нет" ментам и коммунистам. Как бы ни тешили себя последние сказкой о "социально близких"… И увлечение блатной романтикой у послевоенного поколения не в последнюю очередь было связано именно с этой "протестностью". Однако в семидесятых, когда у нас появились во множестве уже настоящие, идейные диссиденты, блатной протест стал выглядеть несколько иначе… И кто знает? Может быть, коммунисты специально не преследовали поэтов блатной романтики, чтобы этот, уже неопасный протест отвлекал от другого? Но о тайнах такого рода нам ещё долго придётся только гадать…

Впрочем, к самому концерту "О Севере дальнем" наше "политическое отступление" имеет очень небольшое отношение. Ну какая там, к лешему, романтика… "Ох, волюшка, добрая воля! Как счастье моё далеко…" Ведь одним из лейтмотивов классической блатной песни является вовсе не романтика, а тоска по воле. Что, конечно, также не могло понравиться Режиму. Но Бог уже с ним, с режимом… Вернёмся к нашему подпольному "радиотеатру на магнитной плёнке". У Рудольфа Фукса уже наготове целая сага о жизни московского дна, причём как раз с некоторым "воровским" уклоном.

Причём, на этот раз он не пишет сам "литературную часть", а составляет её из фрагментов различных произведений, зачастую оч-чень малоизвестных авторов. И настолько малоизвестных, что до сих пор исследователи спорят – что чьему перу принадлежит. На сегодняшний день можно сказать только то, что бóльшая часть этих фрагментов взята из книги Александра Вьюркова "Рассказы о старой Москве", а остальное требует ещё дополнительных изысканий… Дело в том, что произведения эти Рудольф Фукс в основном черпал из периодики начала 60-х годов, когда на волне "оттепели" советские газеты и журналы печатали множество произведений до той поры запрещённых. Нам, к сожалению, также не удалось точно атрибутировать все эти "фрагменты и отрывки".

Но обратимся уже непосредственно к этой композиции, получившей впоследствии названия "О московском дне" и "В Проточном". Вероятно, большинство слушателей обратило внимание на то, что "большая литература оказалась Северному не по зубам", – как совершенно справедливо написал М. Шелег.* Хотя, с другой стороны, говорят же некоторые, что Северный мог бы напеть или начитать даже "Теорию поля" Ландау и Лифшица, и это было бы тоже достаточно интересно! Но это, наверное, для совсем уже "тонких ценителей"… Так получилось и с "Проточным". Как ни странно, но, видимо, Рудольф Израилевич со своей тягой к экспериментам в этот раз немного недооценил свою способность к составлению сценариев для Северного. И зачем ему только понадобилась эта "большая литература"… Однако, как бы там ни было, а "литературные чтения" в исполнении Аркадия Северного всё-таки состоялись. Причём, начало было очень многообещающим! Миниатюру И. Ильфа про галифе Фени Локш Аркадий исполняет в своей неподражаемо смачной "одесской" манере, как тому и следует быть. Ну, а дальше… Впрочем, мы не видим смысла в подробном разборе этого безобразия. Ну что хорошего могло получиться из попытки прочесть "с выражением" достаточно сложный литературный текст, который видишь в первый раз? Когда во фразах все паузы и акценты выскакивают абсолютно вне всякой связи со смыслом, – это, конечно, оригинально, но… В общем, редкий любитель мог дослушать всё это до середины.

Впрочем, похоже, что это был не единственный эксперимент Северного в данной области… Сохранился ещё маленький фрагмент записи, сделанной неизвестно кем и когда. По крайней мере, Рудольф Фукс не смог припомнить каких-либо подробностей, связанных с этой записью. Так что вопрос об её истории пока, увы, остается открытым… А запись, между тем, весьма интересна и немного загадочна! Правда, Аркадий на ней читает не целиком произведение, а только два небольших отрывка. Вернее, даже, две "цитаты" из романа Куприна "Яма". И здесь, кстати, вовсе не приходится удивляться тому, что для чтения взят был именно этот текст, – ведь в нём идёт речь о блатных песнях! Что само по себе было достаточно редким делом для литературы, издаваемой в СССР. И естественно, что люди, которым тема сия была небезразлична, по особому реагировали тогда на все подобные фрагменты; можно сказать, – "выковыривали" их из книжек, как изюм из булок. Ну и как же "блатному артисту" Аркадию Северному было не зачитать подобное, а заодно и спеть! Тем более, что текст и песни здесь вполне естественно дополняют друг друга, – не так, как было в "Проточном". А кроме того, на этой записи Аркадий призывает невидимых нам то ли радиослушателей, то ли зрителей заказывать песни… Но мы, к сожалению, пока не знаем каким был этот концерт в полном виде, а, следовательно, и о замыслах его "режиссёров-постановщиков" судить не можем. Очень вероятно, что это действительно была запись, намного превосходящая своими находками "Проточный", да и другие "сценарные" концерты. И тогда очень жаль, что какие-то деятели так безжалостно покромсали её… Но и очень возможно, что это были просто "наброски" к какой-то другой, к сожалению, несостоявшейся затее.

Впрочем, фантазировать над этой небольшой записью можно долго и много. Чего стоят хотя бы первые фразы Северного: "Ну так вот, ребята: в моём распоряжении осталось всего каких-нибудь сорок минут. Я прощаюсь с Вами. Больше вы никогда не услышите моих записей." И чуть дальше опять: "Все здесь не поверят, что я сегодня действительно пою прощальный концерт. А сегодня он у нас действительно "прощальный". Заказывайте музыку, заказывайте песни!.." С чего бы это вдруг такой неожиданный поворот событий? Только-только пришла первая слава и, вдруг, – "больше вы никогда не услышите моих записей"… Ну, в самом деле, – не могло ж Аркадию уже в том далёком году осточертеть всё это "музицирование"?! Которое для него, к тому же, ещё отнюдь не стало стилем жизни… А чтобы это было ловким режиссёрским ходом, для привлечения внимания слушателей, – тоже весьма сомнительно. Кто б мог до такого додуматься в те времена? А впрочем… кто ж его знает? Но гадания вряд ли приблизят нас к истине. Остаётся надеяться, что дело когда-нибудь прояснится, если будет найдена полная запись, или её непосредственные организаторы.

Но пора уже вернуться к бессмертной "драматургии" Рудольфа Фукса. После всех этих литературных изысков его посещает действительно интересная мысль. А зачем искать "несоветскую" романтику и экзотику где-то в старой Одессе или в воровском мире? Ведь она же была и в их с Аркадием боевой юности! Когда называли они друг друга прекрасным словом "Чувак", и гордо носили навешанное им комсомолистами высокое звание – "Стиляга"…

И это, конечно, уже не нуждается в подробных разъяснениях! Мы уже упоминали в начале книги о "не совсем советской" молодёжи пятидесятых; да и вообще, наша художественная литература и публицистика уже отдали должное этому первому в советской истории нонконформистскому молодёжному движению, первой, можно сказать, духовной оппозиции… Может быть, "оппозиция" – слишком громкое определение, но нельзя забывать, что это движение возникло ещё при жизни Сталина, когда носить "иные" брюки или слушать "не ту" музыку, как никак, требовало некоторого гражданского мужества. Да, великий эксперимент большевиков по выращиванию "нового человека" раздавил не всех… И, конечно, даже через двадцать лет, в середине семидесятых, когда уже вовсю подрывают комсомольскую идеологию волосатые хиппи, грязные панки и идейные диссиденты, тема стиляг остаётся интересной и романтичной. И вот Фукс пишет композицию о том, что известно ему уже не понаслышке – о весёлой жизни и музыке пятидесятых:

Каждый должен быть вызывающе одетым,

Тот плебей, кто не носит узких брюк!

А на мне пиджак канареечного цвета,

И на подошве толстый каучук!

В принципе, в этой композиции не так уж и много рассказов, да и они здесь не художественные, а скорее "музыковедческие". Для тех, кто мало знаком с такой вот страницей нашей истории, о которой не писали в учебниках – это просто информация; для тех, кому всё это было родным – ностальгическое воспоминание… Но колорит времени, конечно же, воссоздаётся не музыковедением, а песнями. Которые мастерски исполняет ленинградский студент Аркаша Звездин… Ведь именно такую роль здесь приходится играть Северному. Не изобретать образ старого одессита, или тёртого каторжанина, а просто сыграть самого себя из тысяча девятьсот пятьдесят далёкого года. И просто спеть так, как когда-то пелось в общаге Лесотехнической академии под восхищённые взгляды чувих…

Другую композицию Фукс пишет уже на чисто музыкальную тему. Это рассказ о старинной русской эстраде, о той великой эпохе в нашей музыкальной истории, про которую советский официоз и в 70-е годы ещё говорил сквозь зубы. Хотя, конечно, были в СССР и коллекционеры, и энтузиасты-специалисты по этой музыке – и историки и музыковеды. Причём довольно серьёзного уровня. А Рудольфа Фукса, пожалуй, никак нельзя было назвать "одним из ведущих советских деятелей данного направления". Он просто любил эту музыку, и постарался сделать вместе с Аркадием интересный рассказ с интересными песнями:

Там, где избушка над речкой стояла…

В этой избушке горел огонёк.

Ветер, не плачь! Милый ветер, не надо!

Прошлые грёзы назад не вернёшь…

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – –

Ветер угрюмо в окошко стучится,

Падают листья и смотрят в окно.

Надо же было такому случиться –

Кончилось всё между нами давно.

Романс этот интересен не только сам по себе, но и заслуживает некоторой паузы в нашем повествовании. В комментарии к нему на концерте Северный говорит, что его пела ещё Варя Панина. Что ж, вполне возможно, хотя мы в репертуаре Паниной этого романса так и не нашли. Но известно множество его переделок 1930-40-х годов. Почему мы акцентируем ваше внимание на этом? Дело в том, что мелодия "Избушки" почти один к одному соответствует другой знаменитой песне. А именно – "Поручику Голицыну"! Что наводит на некоторые мысли. Ведь один из нынешних "авторов" этой песни утверждает, что в 1961 году он написал и слова и музыку "Поручика"!? Не вяжется как-то с музычкой. Да и текст тоже: "По Дону угрюмо идём эскадроном…" Но всё-таки не будем на этом останавливаться надолго, тем более что о "Поручике Голицыне" мы вспомним ещё чуть позже. А пока вернёмся на наш концерт.

Что особенно примечательно, в самом начале этой записи произносится "шансон" – слово, которое склоняется сейчас на все возможные лады. Слово, на которое уже столбят авторские права и даже делают музыкальным термином. Хотя до сих пор никто так и не смог толком определить – а что же слово сие означает? Но мы не станем сейчас разводить рассуждения на эту тему. Хотелось бы только сказать, что при всём нашем отрицательном отношении к этому термину мы не можем не отметить один интересный и символичный момент. Фукс начинает разговор о шансоне, и начинает так, как и положено, исходя из классического понимания этого слова. С романсов и кафешантанных куплетов… Но что-то очень быстро сносит его на родимый блатняк:

Течёт речечка

По песочечку –

Бережка крутые.

А в тюрьме сидят

Арестантики –

Парни молодые…

Что ж поделать! Россия не Франция, и без этой вечной темы у нас не обходится ничего… И как простое старонемецкое слово "Freier" (жених) стало почему-то обозначать жителей криминальной страны, ничего не смыслящих в её понятиях, так и несчастное французское слово "Сhanson" (песня) приклеили именно к блатной песне. Исполняемой как раз теми самыми "женихами"*…

Впрочем, у Рудольфа Фукса в разговор о шансоне блатняк вклинивается как раз таки на достаточно серьёзном основании. Блатные песни имеют ту же музыкальную основу, что и классический шансон, а вместе они восходят к народной музыке – вот основная мысль Фукса. Полностью он сформулирует её и в одном из следующих концертов, посвящённом уже народной песне на стихи русских поэтов.

"Нам, любителям и собирателям так называемого блатного жанра и старых русских каторжных и тюремных песен, часто больно и досадно, когда слышишь, как ругают этот жанр, уходящий своими корнями в седое прошлое. На примере нижеследующих песен мне хотелось бы показать, что многие блатные песни произошли из народных и многие писались русскими поэтами…"

Этот концерт будет записан несколько позже, в начале 1975 года, да и "драматургическим" он уже, строго говоря, не является… Но поскольку действительно очень многое объединяет его с композицией "О шансоне", мы сочли целесообразным рассказать о нём именно здесь.

Видимо, "музыковедческие" изыскания в области блатной песни столь глубоко завели Фукса в русско-цыганский романс и народную песню XIX века, что он решает: пусть песни этого жанра прозвучат в исполнении певца, прославившегося своим одесско-блатным прононсом! Кто знает? может, они и должны звучать именно так? В любом случае, это уже не могло оказаться хуже того, что делала с этим жанром наша "оперно-акадэмическая" школа. Так что будьте добры, маэстро, исполните нам уже таки романс…

И Аркадий исполняет. Разумеется, ему приходилось исполнять романсы и раньше, не раз демонстрировал он и своё владение псевдоцыганской манерой исполнения – с этаким "надрывом". А точнее, своё понимание этой манеры. Пение Северного слишком своеобразно, чтобы квалифицировать его какими-то общепринятыми терминами, оно выпадает из всех известных исполнительских "школ" и манер. И потому мы не берёмся описывать то, как исполнил Аркадий русско-цыганские песни в этих концертах. Это тема отдельного и серьёзного исследования. Несомненно одно – Аркадия роднит с классиками жанра исполнительская "драматургия голоса", посредством которой разыгрываются и изображаются в песне чувства и страсти… Которых как раз и лишён прилизанно-вычищенный филармонический вариант. А вот что касается оценок – они могут быть самыми разными. Хорошо или плохо сработали в жанре романса всевозможные штучки-примочки Северного – дело вашего вкуса. Кто-то увидит здесь совершенно излишний и неизящный балаган, а кому-то даже случайные и, на первый взгляд нелогичные, вокальные выкрутасы и реплики Аркадия покажутся гармоничными. Но именно этим и интересен концерт. Настоящий талант – он всегда неоднозначен.

А несколько лет совместной работы с Фуксом позволили Аркадию Северному проявить свой талант в самых разнообразных "амплуа". В фуксовских "постановках" он демонстрирует способность блестяще обыграть любую стилистику, – как и пристало настоящему Артисту. И даже более. В "Театре у микрофона" разворачивается целый ряд очень оригинальных и романтических "образов", созданных не столько текстовками Фукса, сколько игрой Аркадия. Ему удаётся своим исполнительским мастерством не только реализовать замыслы Фукса, но и заставить играть его тексты такими гранями, о которых не подозревал и сам автор! А ведь кроме "драматургических" концертов в это же время писались ещё и "обычные" – сколько их было, наверное, никто уже и не вспомнит. От многих остались только куски, разбросанные по разным плёнкам, но некоторые сохранились почти полностью.

Например, концерт "Люблю я сорок градусов". Хоть и не сценарный, но всё-таки тематически выдержанный и достаточно оригинальный концерт, который Фукс составляет почти целиком из своих авторских песен. Но не совсем обычных! Здесь буквально через раз пойдут весьма оригинальные переделки песен очень популярных в ту пору бардов. И почти все с лагерным уклоном! К большому негодованию многих ревнителей "чистого искусства" КСП:

Мне этот суд не забыть никогда,

Лица прохожих,

Что в зале судебном сидели тогда…

Боже мой, Боже…

Но мы вполне понимаем, по каким мотивам Рудольф Фукс устроил такое пасквилянтство. Всё-таки, знаете ли, ходить по лагерной стране и сочинять песни о "простых человеческих вещах"… это как-то уж слишком утончённо.

Однако гораздо интересней здесь следующий момент. Каждое из фуксовских сочинений сопровождается посвящением, но ни одно не обращено к автору самой песни, которая столь безжалостно "перерабатывается"! Евгению Клячкину посвящена переделка Анчарова, Визбору – Дулова, Окуджаве – Кукина, Галичу – Высоцкого, самому Высоцкому – переделка народной песни из его репертуара…

Зачем нужна была такая тонкость? Любителям жанра в течение почти 30 лет предоставлялась возможность пофантазировать на эту тему, и только теперь сам автор этого безобразия Рудольф Фукс рассказал, как же всё получилось. Началось с того, что переделка анчаровских "МАЗов" была посвящена Евгению Клячкину, хорошему знакомому и коллеге Рудольфа (Евгений Исаакович в то время тоже работал в институте "Ленпроект") потому, что Клячкин сам неоднократно пел в компаниях эту песню. Неискажённую, разумеется. Но поскольку об этом знали далеко не все простые советские слушатели, Фукс понял, что посвящение Клячкину зазвучит несколько парадоксально. И тогда до кучи, и по приколу, все остальные посвящения тоже были "передвинуты". Заодно и для того, чтоб не обидеть авторов. И ещё с одной, совсем уж тонкой подкладкой – издёвкой над неважной осведомлённостью "соответствующих органов". Ещё свежа была в памяти история, как прокололись "Советская Россия" и отдел пропаганды ЦК, наехав на Высоцкого за песни, написанные другими авторами.

Конечно, о художественности этих "переделок" можно спорить. Но исполнительский шарм Аркадия в очередной раз вытаскивает их на уровень настоящих перлов магнитиздата. Как и замечательную композицию про слезу, которая, стал быть, скатилася… Ну, казалось бы, что смешного в строчках: "Пускай слеза скатилася, пускай… Мы едем, едем строить на Алтай!!!" А послушайте, как это спето. Просто вопль сумасшедшего комсомольца! Почти как в жизни…

Ну, а жизнь человеческая – это отнюдь не только концерты. И гораздо сложнее и драматичнее театра. В ней иногда случаются события и действия, которые откладывают отпечаток на всю дальнейшую жизнь человека. Конкретного, живого человека, а не героя популярной пьесы. Так произошло и у Аркадия. В 1974 году Звездины официально оформляют развод, хотя это уже чистая формальность. Но мы не будем вдаваться в подробности случившейся семейной драмы – кто прав, кто виноват… Ещё живы её участники, и мы не хотим, хотя бы ненароком, причинить кому-либо боль. Скажем только, что однажды Аркадий уходит из дома – навсегда и в никуда. Оставляя где-то в прошлом семью, квартиру и даже фамилию – всю свою прежнюю жизнь. А, кроме того, примерно в это же время, он лишается и работы в "Экспортлесе". Ну какая может быть "трудовая деятельность" в таких вот обстоятельствах?..

Скорее всего, мы уже никогда не узнаем, где он в течение многих месяцев находил себе пристанище. Можно только гадать. Вот разве что С. И. Маклаков вспоминал о том, как Северный показывал ему парадные, в которых ночевал когда-то. Причём мест таких, по словам Сергея Ивановича, было очень и очень много… Конечно, были какие-то друзья и знакомые, но без работы и денег на одних друзьях никто не продержится. Даже такой неприхотливый человек как Аркадий. Может быть, именно в это время он приобретает привычку "не есть". Ведь в дальнейшем буквально все, кто более-менее близко знал Северного, отмечали его совершенное равнодушие к еде как таковой. Даже в дорогих ресторанах он мог сидеть часами за столом, ломившемся от всевозможных яств, но ни разу ничего не попробовать. Срабатывала, может быть, память о той, другой жизни, когда он был Аркадием Звездиным, которому и простейшую закуску не на что было взять?.. Но всё это было потом – "мой адрес не дом и не улица – мой адрес Советский Союз".

А что же Рудольф Фукс? Увы, он уже не стал продолжать свои драматургические опыты… По-видимому, все интересные для себя темы он исчерпал, да и вообще ему, как натуре увлекающейся, хотелось уже проявиться в чём-нибудь новеньком! Тем более, новые веяния были уже на подходе. Блатная песня уже хотела звучать по-другому…

"Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!"
А. Северный, февраль 1975 г.

К началу 70-х годов идея записать "блатные" песни в сопровождении оркестра носилась в воздухе. Чёрный рынок был просто завален контрабандными дисками с записями эмигрантов различного толка: Рубашкин, Ребров, Димитриевичи, Ивановичи и прочие "цыганки" Раи и Маши. Все они пользовались бешеным спросом. Также по-прежнему шли "на ура" старые записи Вертинского, Лещенко, Козина и других классиков жанра. Но репертуар как тех, так и других не отражал, так сказать, "современное состояние вопроса". Однако, также перестаёт отвечать требованиям времени и наше отечественное творчество, о котором мы уже говорили выше, – все эти барды и "исполнители народного фольклора", которые записывались, большей частью, под гитару, лишь иногда разбавляемую простенькой гармошкой, аккордеоном или фортепиано. Таким образом, возникла дилемма: или слушать "не совсем то" под хороший оркестр, или "то, что надо", но под одну гитару. На хреноватеньком бытовом магнитофоне, и с соответствующим качеством…

Но недаром Совдеп – царство абсурда и парадоксов! "Эх, ты, жизнь кабацкая, с песней залихватской!.." – эту несоветскую, андеграундную, и почти запрещённую музыку можно было просто пойти… и послушать живьём. В ближайшем ресторане.

Как известно, рестораны в СССР были далеко не просто заведениями общепита! Это был своего рода социально-культурный феномен, потому что в стране победившего социализма люди действительно ходили в ресторан не только выпить водки, но и глотнуть ещё кой-чего… Там был всё ж таки хоть и маленький, но кусок "буржуазности" среди беспросветных совдеповских будней великих строек. Можно даже сказать – очаг не совсем советского образа жизни. И музыку там, соответственно, частенько играли не ту, что по радио. Можно было услышать и блатные, и прочие "несоветские" песни: уличные, эмигрантские, а потом – и бардовские… Впрочем, дело здесь было не только в "оппортунизме" кабацкой жизни. Ведь именно в ресторанах и родилась когда-то та замечательная музыка дореволюционной эстрады и эстрады времён НЭПа, традиции которой продолжили деятели эмиграции. А у нас эта "пошлая и мещанская" музыка и сохранилась только в ресторанах, – уже советских, – что было само по себе каким-то чудом… Совершенно необъяснимая промашка Коммунистической партии. Хотя, конечно, нельзя исключать, что "клапан" такого рода был оставлен ею вполне сознательно. Но не будем сейчас углубляться в сферы тайной политики. Факт остаётся фактом: в ресторанах Советского Союза существовала своя, оригинальная музыка, существенно отличающаяся от официальной эстрады.

Правда, в кабаках тоже не пели совсем уже всё подряд: кто его знает, что за посетители сегодня собрались; в лучшем случае кому-то может просто не понравиться, а в худшем – и настучать могут, куда следует: "Что, мол, за репертуар у ваших музыкантов?" Да и не будешь же каждый день в кабак ходить, чтобы музыку слушать! Хочется и дома такую возможность иметь, но не водить же к себе домой весь оркестр? Но: слава научно-техническому прогрессу! По сравнению с шестидесятыми, когда Рудольф Фукс со товарищи ставил свои первые опыты, техника шагнула далеко вперёд, и, обладая соответствующими навыками и смекалкой, записать оркестр на магнитофон прямо в кабаке особого труда не составляет. Надо только договориться с руководством ресторана, заказать зал под какое-нибудь мероприятие, принести магнитофоны, подключить их… и вперёд! Такие попытки предпринимались в разные годы неоднократно. Но, при кажущейся простоте процесса, приличных записей не получалось. Не всегда хорошая акустика в сочетании с шумом в зале, отсутствие необходимых технических средств, ограниченность во времени и просто непрофессионализм исполнителей – всё это мешало созданию качественной фонограммы. Наверное, именно по этим причинам такие записи дальнейшего распространения практически не получали.

Но, тем не менее, энтузиасты "звукозаписывающей индустрии" методом проб и ошибок двигались вперёд. Вершиной этих экспериментов стали ресторанные концерты легендарного исполнителя Алика Беррисона, сделанные в Одессе и других городах тогда ещё Советской Украины. Больше ничего подобного никому уже повторить не удалось… Но сама идея сделать качественную запись при участии ресторанных музыкантов оказывается очень плодотворной. В самых разных уголках Союза, независимо друг от друга, продолжаются попытки её осуществить – но уже не в ресторане, а в "студии", чаще всего домашней; а у самых наглых – в каком-нибудь "казённом" помещении… Этих записей было не так уж много, а сохранилось ещё меньше: Фарбер, Кисловодский, "Бородачи"… От некоторых и имён даже не осталось – какие-то сплошные "Одесситы". Все они играли в старом, "классическом" ресторанном стиле, – кто попроще, кто посложней… Особняком от них стоит очень технически мощная по тем временам запись ансамбля под управлением Анатолия Мезенцева, из ресторана "Магадан" – центрового кабака столицы Колымского края. Запись сделали в 1972 году сами музыканты, по заказу лично знакомого с ними питерского коллекционера Леонида Павлова. Это была совершенно новая, современная аранжировка блатных песен в стиле ВИА, который тогда стремительно распространялся по ресторанам нашей Родины, вытесняя старый, добрый джаз… В этом стиле вскоре заиграют блатняк в подавляющем большинстве кабаков; в нём же будут записываться и многие подпольные ансамбли, и очень многое из него плавно трансформируется в современный "шансон"… Впрочем, к нашей истории всё это уже не имеет почти никакого отношения.

Разумеется, Ленинград не остаётся в стороне от всех этих великих идей оркестровки блатных песен. Почти одновременно, но каждый по-своему, берутся за это дело уже знакомые нам Рудольф Фукс и Сергей Маклаков.

Впрочем, первоначально идея у Фукса оказывается вовсе не такой уж "великой". Он решает просто записать песни в исполнении Аркадия Северного под обычное "домашнее музицирование", то есть – сделать своего рода повтор давнишнего опыта 1963 года. И поиском музыкантов для этого особо не утруждается. Недалеко от него живёт известный во всех окрестных дворах аккордеонист Костя – не профессиональный музыкант, но желанный гость на всевозможных вечеринках и посиделках. Знавал его, кстати, и Маклаков. За стандартное вознаграждение Костя охотно соглашается подыграть. Но гитара с аккордеоном – это всё-таки мало! И чтоб сопровождение не звучало совсем уж "по-дворовому", Фукс решает подключить ещё и пианиста. Им в итоге оказывается чей-то знакомый музыкант из ресторана гостиницы "Астория" – Александр Резник.

Конечно, Аркадий поёт, как всегда, с экспрессией и своим незабываемым "прононсом". А Саша Резник демонстрирует затейливые вариации в самых разных стилистиках. И всё равно видно, что с музыкальной точки зрения этот концерт был сделан "левой ногой"! Разве что совсем уж "тонкий" ценитель мог найти в этой игре какой-то особый шарм. Например, в контрасте виртуозности Резника и примитивизма Кости. Иной раз это действительно выглядит интересно. Взять хотя бы песню "Как-то по проспекту" – Костя тянет меха по классике романса, Резник творит какие-то блюзовые пассажи, а Аркадий пытается попасть одновременно в игру и того и другого… Но в те времена ещё не избалованному оркестровками блатняка слушателю даже такое исполнение должно было бы понравиться. Тем не менее, мы не возьмемся однозначно утверждать, что эта запись стала в народе особо популярной! У многих она вообще не отложилась в памяти… Вполне возможно, что Фукс тогда и не дал этой записи особого распространения, посчитав её "недоработанной".

Но, в любом случае, дальше он подходит к задаче уже более обстоятельно и серьёзно. В том, что именно Северного надо записывать и в дальнейшем – у него нет и сомнений. Кого же ещё? У Аркадия вдобавок к огромному опыту пения под собственную гитару теперь уже есть небольшой опыт пения и под аккомпанемент скромного ансамбля "п/у А. Резника". А подыскать новых музыкантов для сопровождения – это Фуксу проблемы составить не должно. Но не менее важно найти помещение с соответствующей акустикой. Скорее, даже не само помещение, благо таковых в Ленинграде во все времена было предостаточно, а знакомого, который мог бы запустить в зал всех необходимых участников с инструментами и техникой, и закрыть глаза и уши на всё происходящее. И тут Рудольфу улыбается судьба. Впрочем, она, как известно, улыбается активным людям, а на отсутствие деловой активности Фукс никогда не жаловался… И она приносит плоды: нужный знакомый находится прямо по месту службы, в "Ленпроекте"! Фукс давно присматривался к актовому залу родного института – там хорошая акустика, и есть приличный концертный рояль… И вот Рудольфу удаётся заинтересовать и вовлечь в свои замыслы заведующего радиорубкой Леонида Вруцевича. Таким образом, Проектный институт жилищного строительства и культурно-бытовых зданий "Ленпроект" и определился под площадку для блатных концертов. Забегая немного вперёд, скажем, что в таком качестве актовый зал "Ленпроекта" будет использован ещё не раз. И тут нельзя не отметить одну деталь: антураж выбранного места оказался просто-таки в разительном контрасте с характером планируемых мероприятий! Огромное здание "Ленпроекта" с монументальной колоннадой представляло собой очень яркий образец помпезного сталинского ампира, да к тому же и находилось на площади Революции*, прямо напротив Музея Великой Октябрьской Социалистической, что в бывшем особняке Кшесинской, с балкона которого неоднократно произносил свои речи сам Вождь мирового пролетариата! В общем, самое место для блатной музыки… Впрочем, такие сюжеты на грани сюрреализма были не так уж редки в советской жизни, и сам Рудольф Фукс вряд ли тогда обращал внимание на комизм ситуации. Для него гораздо важнее, что найдено подходящее помещение! Так что с этим всё на мази, но пока Фукс занимается организационными делами, его всё-таки опережает Сергей Иванович Маклаков.

Он решает все проблемы гораздо проще и делает запись на частной квартире. Некоторая потеря звука, зато быстрее и дешевле! Дело за малым – кого привлечь в ансамбль? В те годы в Питере насчитывалось около семидесяти ресторанов, так что была неплохая возможность найти в них музыкантов, любящих и понимающих блатную музыку, и согласных подписаться на подпольное безобразие. Маклакову из всех знакомых ресторанных коллективов наиболее подходящим показался ансамбль из плавучего ресторана "Парус", – который, кстати, и находился не так уж далеко от его дома: в самом начале Большого проспекта Петроградской стороны, на Ждановской набережной возле стадиона имени Ленина. Сам Сергей Иванович был не то что завсегдатаем "Паруса", но зачастую посиживал там. Причём не за столиком, а в буфете, который находился возле самой эстрады. Наверное, чтоб музычку лучше слышать. Личность его давно примелькалась музыкантам, знали они и о том, что Серёжа, помимо всего прочего, и записями модными приторговывает. Потому и не удивился никто особо, когда однажды он подошёл к ним и предложил сыграть "на дому". Причём, не просто сыграть, а ещё и записаться на хорошую аппаратуру. И, хотя гонорар был сравнительно небольшим, согласились – а почему бы и нет? Да и самим было интересно попробовать, как их игра ляжет на плёнку.

Запись состоялась в декабре 1974 года, на квартире у одного из знакомых Сергея Ивановича, поскольку его собственная комната в коммуналке никак не годилась под такое мероприятие. Находилось это историческое место всё на той же Петроградской стороне, на улице Блохина, всего в двух шагах от "Паруса". Репертуар концерта подобрали современный, причём в его подборе самое активное участие принял новичок "Паруса" – Гена Яновский, только что приехавший в Питер из Сочи. Как вспоминает сам Геннадий Борисович, бóльшую часть песен он незадолго до этого слышал в исполнении своих знакомых музыкантов из кисловодского ресторана "Храм воздуха". Кстати сказать, этот ансамбль уже успел к тому времени сделать и запись, причём практически с тем же репертуаром, с каким пришли к Маклакову музыканты "Паруса". Ну, а в музыкальном стиле, который выбрала для себя наша компания, сразу узнавалась столь популярная тогда эмигрантская музыка. Этот момент особо подчёркивал и один из участников концерта, Александр Кавлелашвили: "Решили играть под эмигрантов, под Бориса Рубашкина. А у нас Коля Резанов с таким голосом. Ну, не совсем с таким, конечно… В общем, наш Рубашкин, только охрип немного". Он же рассказывал, что ансамбль первоначально решили назвать "Имени завода Степана Разина". Но потом кто-то вспомнил прозвище Николая Резанова – "Жемчужный", которое ему навесили в джаз-оркестре И. Вайнштейна, и предложил: "Давайте будем "Братья Жемчужные". Самому Николаю это не особо понравилось, и в итоге остановились на компромиссном решении: "Ансамбль братьев Жемчужных имени Завода имени Степана Разина". Мы же не будем подробно останавливаться на этом концерте, о нём и так уже достаточно написано, а напомним только о музыкантах, принимавших непосредственное участие в записи. Итак: гитара – Николай Резанов, аккордеон – Александр Кавлелашвили, ударные – Геннадий Яновский и бас – Роберт Сотов, он же, кстати, был единственным "не поющим" в этот день. Часть музыкантов "Паруса" в этот раз осталась за бортом: духовую группу решили не брать, так как присутствие этих инструментов не укладывалось в изначально заданное условие – играть "как эмигранты". Не при делах оказался даже официальный руководитель ресторанного ансамбля Геннадий Лахман, ведь он играл на саксофоне. Но, как бы то ни было, именно в этот день родился новый ансамбль, название которого вы ещё неоднократно встретите на страницах нашего повествования.

А что же Фукс? У него уже почти всё готово – и студия, и техническая поддержка. В общем, Фукс действует по пословице: "не имей сто рублей, а имей сто друзей"! В том смысле, что тогда и твой рубль не пропадёт даром… Собрать музыкантов на концерт берётся ещё один знакомый – Владимир Ефимов. Он работал когда-то в системе "Ленконцерта", потом – инженером по звуку на "Ленфильме", прекрасно знает многие эстрадные коллективы, ему и карты в руки. Причём Фукс с Ефимовым ставят себе довольно высокую планку: им нужен не просто какой-то оркестровый аккомпанемент к блатным песням, а нужна действительно стильная и оригинальная музыка. Вот что вспоминает по этому поводу сам Владимир Ефимов: "В самом конце 1974 года Рудольф мне поставил задачу – подобрать музыкантов, чтоб сделать оркестровую запись Аркадия. Я обратился к Володе Васильеву, которого знал ещё по армейскому оркестру, – он в то время работал басистом в "Поющих гитарах", и был известен в музыкальном мире Питера под кличкой "Царь". Кстати, он до сих пор басист в "Поющих", и до сих пор – "Царь". Так вот, Володя Васильев взялся собрать подходящий состав, и довольно быстро с этим справился".

Итак, какой же всё-таки состав собрал Володя Васильев? Пианист – Александр Резник. Он уже зарекомендовал себя мастером, который может сыграть в любом стиле. В том числе и "под старую Одессу", как было на этот раз задумано. А раз Одесса – значит, должна непременно быть скрипка! Что такое одесский скрипач – после Куприна говорить уже не приходится… Но и в Питере пока ещё тоже есть скрипачи, у которых наряду с блестящей техникой присутствует в игре и "одесский акцент", и та импровизация, благодаря которой явился на свет уникальный стиль "клезмер", о котором речь будет впереди. Такого скрипача тоже находят – это Семён Шнейдер. Далее – ритм-группа… На басу, разумеется, берётся играть сам "Царь". Правда, ему полузапретные гармоники рок-н-ролла гораздо ближе, чем "Одесса", но тем оно и интереснее: партия одесского баса, сыгранная почти настоящим рокером! Остаётся ударник, на роль которого Васильев приглашает одного из своих знакомых, Юрия Иванова по прозвищу "Крокодил". И надо сказать, забегая немного вперёд, что с ударником в этом концерте произойдут самые настоящие чудеса! Дело в том, что если Ефимов с Васильевым решили действительно совсем уж стилизоваться под "старую Одессу", то меньше всего им пришлось бы думать об ударнике. Ведь в той "Одессе" никаких ударных установок и близко не было, а был, в лучшем случае, барабан через плечо; чаще же отбивали ритм на бубне, а то и просто гвоздиком по тарелке… И вот, несмотря на то, что у организаторов концерта вовсе не было мыслей о столь уж "тонкой" стилизации, – в итоге почти что так всё и получилось! Но об этом мы расскажем чуть позже…

Итак, ансамбль собран. Задача ему, как мы уже говорили, поставлена грандиозная: сделать музыку "за Одессу"! Конечно, такая творческая концепция представляется вполне логичной, – какая ж ещё музыка должна сопровождать Аркадия Северного? Ведь Северный у нас кто? – "старый одессит"! Значит, и музыку надо приделать соответствующую, или, по крайней мере, изобразить какие-то свои представления о такой музыке… А это было не таким уж простым делом. Ведь на немногочисленные предшествующие образцы "блатного" аккомпанемента особо ориентироваться не приходилось. Здесь не подходила ни эмигрантская музыка – как правильный эстрадный аккомпанемент Лещенки, так и стиль "la russe" Рубашкина; ни наши отечественные опыты, являющиеся большей частью перепевами той же эмиграции. Новоявленный электрический стиль "ВИА", достаточно оригинальный по тем временам, тоже абсолютно не попадал в стилистику и эстетику образа Аркадия Северного… В общем, нашей компании предстояло, ни много, ни мало – самой воссоздавать эту "старую Одессу"!

Впрочем, воссоздавать не совсем с нуля… Как мы уже говорили, в ресторанной музыке, несмотря на все усилия коммунистов, всё-таки сохранились традиции старой эстрады, "нэпманской" музыки, и многого другого… И в том числе – такого музыкального феномена, как одесский джаз.

Здесь мы позволим себе небольшое "музыковедческое" отступление. Ведь самого понятия "одесский джаз" у нас официально никогда не существовало, и известно оно лишь как одна из хохмочек Леонида Осиповича Утёсова. А ведь такая музыка была на самом деле! Только носила малопонятное для простых советских людей название "клезмер"… Но, несмотря на то, что само это слово редко кому доводилось слышать, музыка была знакома и узнаваема. Впрочем, на феномене клезмера мы не будем подробно останавливаться, о нём и так написано немало серьёзных статей и исследований. Скажем только, что эта музыка, возникшая в среде еврейских музыкантов Восточной Европы, была характерна не только национальным колоритом, но и весьма своеобразной манерой игры. Клезмер строился на принципе импровизационного обыгрыша оркестровки, – чем и был похож на американский джаз, хотя возник совершенно от него независимо… А в Одессе в манере клезмера обыгрывались уже не только еврейские мелодии. В нём зазвучала музыка и всех остальных народов этого интернационального портового города: русская, украинская, цыганская, греческая, молдавская… Вот это и был одесский джаз.

Ещё в начале XX века он вышел за пределы Одессы, и оказал большое влияние на ресторанно-эстрадную музыку всей России. Он остался действительно знакомым и узнаваемым, несмотря на то, что в СССР официально мелькал только в виде редких "иллюстраций" в фильмах и спектаклях про Гражданскую войну или НЭП. Так, "на слуху", одесский джаз и жил вплоть до 70-х годов, и традиции его, слава Богу, всё-таки сохранились… И вот теперь в такой музыке и предстояло поработать нашему свежеиспечённому ансамблю, аккомпанирующему "старому одесситу" Аркадию Северному.

25 января 1975 года вся компания собирается на квартире Владимира Васильева, на Наличной улице, дом 7. Владимир Ефимов приносит свой магнитофон, а Рудольфа Фукса на это мероприятие даже и не приглашают. Вероятно, Ефимов рассматривал эту запись, как репетицию, проверку перед тем, чтоб "показать товар лицом". Запись получилась короткой, всего на 30 минут, но весьма любопытной. Во-первых, довольно неожиданным "вступлением" Северного к песне "Пропил Ванька": "Сегодня вы услышите то, что слышали, и то, что ещё никогда не слышали. Но сегодня я хочу отдать дань моему лучшему другу Алёхе, батька которого пропил всё на свете…" Вы уже, наверное, поняли, что "Алёха" – это Алёша Димитриевич, знаменитый русский певец, живший во Франции. Аркадий, как вспоминали многие, очень любил его творчество. И при этом, конечно, дело не обошлось без рассказов об их личных встречах! То в Москве, куда Димитриевич якобы специально приезжал, чтобы встретиться с Северным, то в Париже, во время одной из "загранкомандировок" Аркадия… Потому-то он здесь и называет Алёшу своим "лучшим другом". Эти истории настолько красивы, что мы даже не видим нужды их комментировать. Но скажем, немного забегая вперёд, что в легенде про "творческий союз" Димитриевича – Северного они были далеко не последними…

А, во-вторых, было и ещё одно интересное обстоятельство этой записи. Дело в том, что Владимир Ефимов пригласил на эту запись кроме музыкантов также и некоторых своих знакомых. И был в их числе электрик с улицы Олега Кошевого* Володя Раменский. Имя которого вы ещё неоднократно встретите в этой книге. С ним, кстати, был знаком тот же Сергей Маклаков, что немаловажно для понимания дальнейших событий творческой биографии Аркадия. Но не будем опережать события. А скажем только, что Раменский не просто присутствовал на записи… В этот день впервые прозвучала песня на его стихи! Причём – одна из лучших:

Как хотел бы я стать Есениным,

Чтоб от ласки моих стихов

Яркой, пламенной и весенней

Сохранилась твоя любовь…

О том, что Владимир пишет стихи, знали только самые близкие его друзья и родственники, а также… литконсультанты и редактора различных изданий. Раз за разом возвращавшие ему стихи по всяческим формальным причинам. Но именно с песни "Как хотел бы я стать Есениным", к нему придёт, без всякого преувеличения, настоящая, народная, известность, для получения которой не нужны публикации в "толстых" журналах, и именно с этого дня Владимир станет одним из наиболее близких и верных друзей Северного.

Ну, а главным событием дня была, конечно, удачно прошедшая оркестровая проба, хотя Сергей Иванович Маклаков, которому через несколько дней продемонстрируют эту запись, и скажет: "Дерибас!" Имея, впрочем, в виду не музыку, и не пение Аркадия, а звукорежиссуру, которую, по его мнению, он со своей аппаратурой мог бы обеспечить гораздо качественнее. Но эта запись заставит его всё-таки кое о чём задуматься, и зародит идею, которую он с успехом воплотит через три месяца. Но мы об этом ещё расскажем, а сейчас для Аркадия Северного и Рудольфа Фукса важно только одно: всё, наконец-то, готово для записи под "одесский" ансамбль!

И вот, наконец, – февральский день 1975 года, актовый зал института "Ленпроект"… Администрации и партийного руководства в институте нет, – воскресенье. Вахтёры тоже не особо удивлены шныряющими в актовом зале людьми, ведь Фукс всё предусмотрел! Это же просто очередная репетиция "ленпроектовской" самодеятельности… с приглашёнными товарищами. Ничего особенного. И вахта спокойно пьёт чай, а в актовом зале тем временем начинается историческая запись: "Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!" И…

Здравствуйте, моё почтенье,

От Аркашки нет спасенья…

В общем, – азохтер махтер абгемахт фахтовер ят!* А что мы ещё можем тут сказать?!! Разве можно рассказать об этой колоритнейшей музыке, об этих замечательных песнях, и о том, как мастерски их спел Аркадий! Это надо просто слушать и переслушивать, находя каждый раз что-нибудь новое, каждый раз удивляясь тому, сколь великолепно открылась тогда эта новая страница советской блатной музыки… Но мы пропустим "лирическую" часть, оставим какому-нибудь будущему Поэту возможность описать впечатления от этого концерта, и вернёмся к истории того знаменательного дня.

Основную техническую поддержку обеспечивал Леонид Вруцевич. В ход пошло всё казённое оборудование радиорубки актового зала, предназначенное для проведения ответственных партийных мероприятий: микрофоны со стойками, усилители, и, конечно, магнитофон. Хоть и советский, но всё-таки студийный высокоскоростной магнитофон "Тембр". Однако Ефимову с Фуксом хочется запечатлеть этот исторический концерт и на свои аппараты! Поэтому Ефимов приносит свою "Яузу-10" – первый отечественный ламповый стереомагнитофон, весьма удачно усовершенствованный хозяином, но не берущий большую катушку; а Фукс – тоже что-то родного советского производства, чуть ли не "Днепр"… Но мы не будем подробно описывать, как размещали и параллелили микрофоны, пытались сделать разнос по каналам, не имея никакого пульта… Несведущим людям это неинтересно, а знатоки могут оценить сами, прослушав эту, кошмарную с точки зрения профессиональной звукорежиссуры, фонограмму. Но разве могло это смутить простого советского слушателя, никогда не слыхавшего блатных песен в таком музыкальном сопровождении! Ведь оно здесь оказалось, пожалуй, не менее привлекательным, чем тексты песен. Конечно, народу было очень интересно послушать с магнитной ленты такую музыку, которая в СССР столько лет официально не признавалась, и нигде, кроме ресторанов, не звучала. А музыканты всё это прекрасно понимали. Недаром же во всём "блатняке" 70-х годов столь часто будут использоваться длинные проигрыши, а то и вовсе чисто инструментальные композиции. Ну, а в народной любви к этой музыке сказалась, вероятно, ещё и пресловутая романтика подпольщины: чем изысканней музыка, тем, значит, и круче выглядит наше подполье. Пусть все знают, что блатную музыку в СССР делают не опустившиеся личности по тёмным подвалам, а профессионалы высшего класса!

И вот, на одном дыхании, под сногсшибательный аккомпанемент, Аркадий выдаёт великолепный сеанс "за Одессу", состоящий как из классических, так и из новых, в том числе и написанных Фуксом, песен… И тут у Владимира Ефимова заканчивается его 30-минутная плёнка. Поменять её – дело, конечно, одной минуты, но в это время происходит непредвиденная заминка. Барабанщику Юрию Иванову уже надо срочно уходить по своим делам, и он, несмотря на уговоры, исчезает. Поджимает время и Александра Резника, но дружными усилиями его всё-таки уговаривают остаться. Ведь без Резника ансамбль совсем рассыплется! А ударник – уж Бог с ним, решим как-нибудь проблему. Тем более, что никакой особо виртуозной игры в "первом отделении" он и не продемонстрировал! И вот сам Аркадий заявляет, что отобьёт ритм ничуть не хуже. Причём безо всяких там барабанов, а при помощи обычной, свёрнутой в трубку, газеты… Ну, не Бог весть что, конечно, – но мы же "в Одессе"! Пойдёт. Можно начинать "второе отделение". А тем временем Ефимов, пользуясь неожиданно затянувшейся паузой, перенастраивает микрофоны, а заодно подключает и ещё один дополнительный, для себя. В него он будет подавать различные реплики на протяжении всей остальной записи, по его собственным словам – "чтоб веселее было", а по словам Фукса – "чтоб только испортить фонограмму".

В общем, вторая часть записи оказывается по звучанию совсем не похожа на первую. И репликами Ефимова, и иным звучанием инструментов, и газетой Аркадия. Который, впрочем, потом забрасывает и её, и ритм ведётся уже непонятно кем и на чём… Сколько песен было спето тогда, и на чём завершился концерт – сейчас уже никто и не помнит, а аутентичной, то есть полной оригинальной записи, к сожалению, отыскать пока так и не удалось. А может быть, её и вообще не существовало… Сделать же какие-либо определённые выводы по сохранившимся фонограммам очень трудно. Тем более что, как выяснилось, большинство из них представляет собой… монтаж. В который кроме записей этого исторического дня, вошло ещё и то, что было записано через неделю! В следующее воскресенье в том же актовом зале "Ленпроекта" и с тем же составом музыкантов производится ещё одна запись. Но что тогда было записано – это тоже остаётся пока тайной… Владимир Ефимов вспомнил только, что "…Последней песней была "Постой, паровоз", после чего оставался небольшой кусок ленты, и Аркадий начал интересную импровизацию на тему "Клён ты мой опавший". Но, к сожалению, лента всё-таки закончилась…"

А впрочем, все эти подробности сейчас уже не так и важны. Ведь именно в таком виде этот концерт навсегда полюбился и запомнился почитателям жанра, и вошёл в историю под названием "Первый одесский".

Но не успевает изумлённый советский народ придти в себя от этого "привета из старой Одессы", как Сергей Иванович Маклаков преподносит ещё один шедевр подпольной музыки.

Он уже имеет собственный опыт удачной оркестровой записи "Братьев Жемчужных". А тут вдруг такой впечатляющий успех только что сделанного концерта его давнего знакомого Аркаши Северного! Причём тоже под ансамбль. И Сергею Ивановичу приходит в голову беспроигрышная идея: совместить игру "своих" музыкантов с пением "блатного маэстро". Особых сложностей в организации такой записи Маклакову ждать не приходится. Только вот место для неё ему опять надо искать где-то по знакомым. И он находит – на этот раз под студию предоставляет свою жилплощадь Дмитрий Калятин. Это имя ещё не раз встретится на страницах нашего повествования. Аркадия с Димой и его семьёй свяжут долгие дружеские отношения, и даже большее… Но об этом мы расскажем позже, а сейчас немного остановимся на неординарной личности самого хозяина квартиры.

Дмитрий Михайлович Калятин, радиолюбитель и музыкальный коллекционер "средней руки", попал в мир бомонда блатной музыки Питера, когда случайно познакомился с Рудольфом Фуксом на пляже в Сестрорецке. Причём, Дмитрий Михайлович ходил на пляж отнюдь не загорать: "Я ставил в приёмники типа "ВЭФ", "Спидола" дополнительные платы, чтоб ловить волны 13 и 16 метров. Это – зарубежные станции, сплошная музыка, "Би-Би-Си", "Голос Америки", – и в этих диапазонах не работали наши глушилки. В те годы транзисторы были в большой моде. Я просёк этот момент. Всю неделю готовил платы, паял. А в воскресенье пройдёшь по сестрорецкому пляжу – за час в кармане стольник… На пляже в хорошую погоду приёмников – море. Я это место называл "еврейское лежбище" , а сам город – Жидорецком. Ну, понятно почему".

К рассказу Дмитрия Михайловича мы можем добавить только одно пояснение: Сестрорецк находится на побережье Финского залива, в Курортном районе, считавшемся всегда фешенебельным. И, естественно, что состоятельные ленинградцы, среди которых было немало евреев, предпочитали снимать дачи именно здесь. Рудольфа Фукса тоже нельзя было назвать малоимущим… В Сестрорецке он бывал часто, и вот так однажды и познакомился с Калятиным, во время одной из "торговых операций". Кстати, Фукс тоже называл несчастный город Сестрорецк "народным" именем, но совсем другим: "С Димой я познакомился на пляже в Сестроблядске. Он там приторговывал радиодеталями, а попутно интересовался записями. Зашёл разговор о Северном. У него были записи, но довольно плохого качества. Ну, я ему рассказал немного, что я сам Северного записывал. А потом думаю: он работяга, и Маклаков работяга, сведу-ка я их. И свёл. Так Калятин с Серёгой и познакомились…"

Познакомились и сразу же нашли общий язык на почве любви к музыке, а также, чего греха таить, и к весёлому застолью. Потому вот при подготовке к первой записи Аркадия с "Братьями Жемчужными" Маклаков сразу вспоминает о Диме и звонит ему: "Будем записывать 2-й концерт "Братьев Жемчужных. Хочешь участвовать – вноси "капусту". В общем, по словам Калятина: "Взнос был 50 рублей. Они не определились с местом, и я предложил свою квартиру: мои домашние уезжали на майские праздники на дачу".

А трёхкомнатная квартира Калятина, надо сказать, прекрасно годилась под студию: большая, с минимумом мебели и, к тому же – есть пианино! При таком раскладе вполне можно было стерпеть тот недостаток, что находилась она в Весёлом посёлке, в те времена – глухой окраине Питера.

Таким образом, вопрос со студией решён, а фирменная аппаратура у Сергея Ивановича всегда наготове. Но надо ещё что-то решать с музыкантами. И тут Маклаков решает: не мелочиться! Оркестровая запись с Аркадием Северным должна быть действительно под оригинальный оркестр, а не под квартет, изображающий "эмигрантов". И он приглашает на запись уже весь состав ансамбля из "Паруса"! Музыканты, естественно, охотно соглашаются. Говоря словами Геннадия Яновского – "для обогащения аккомпанемента и для заработка музыкантам". И хотя, по сравнению с предыдущим составом, добавилось всего двое музыкантов – духовики Геннадий Лахман и Виктор Белокопытов, – вся музыкальная концепция при этом поменялась коренным образом… Впрочем, к этому мы ещё вернёмся.

Итак, Аркадий Северный и "Братья Жемчужные". Долгие годы эти два имени будут для многих людей одним, неразрывным понятием. Благодаря затее Маклакова, в творчестве Северного открывается действительно новая, яркая страница. И началось всё это 30 апреля 1975 года. Но сам Сергей Иванович, конечно, ничего пока об этом не подозревает. И вовсе не думает об "исторической значимости" этого дня, когда назначает общий сбор участников мероприятия на Ждановской улице…

"На заливе лёд весною тает", а на вольной воде речки Ждановки весело покачивается плавучий ресторан "Парус". Рядом же, на набережной, где уже встретились Маклаков с Калятиным, появляется какой-то "плюгавенький мужичок, доходяга, ручки-ножки со спичку"… Именно так характеризовал своё первое впечатление от встречи с Аркадием сам Дмитрий Михайлович. И точно такой же была реакция у всех, впервые видевших Северного: изумление от того, насколько его внешний вид не соответствует голосу, столь знакомому по записям. Мгновенно рассеивающееся при первых же словах: "Я – Аркаша"… Но вот уже подано такси, музыканты грузят инструменты, и три тачки мчатся через весь город на правый берег Невы, на улицу Евдокима Огнева.* А ехать туда от "Паруса" почти целый час, и всё это время Аркадий с Маклаковым и Калятиным обсуждают детали предстоящего концерта. Да так, что в конце концов обращают на себя внимание водителя. "По дороге таксёр – его Юрой звали, – как услышал, что мы Аркадия Северного везём, загорелся: "А можно я с вами побуду?" – "Ты же на работе!" А он распалился: "Всё, бросаю смену, остаюсь!" Поставил тачку у меня под окнами, выключил счётчик. Потом каждый час бегал за водкой в магазин. И не зря: Аркаша ему песню посвятил!.." – вспоминал Дмитрий Михайлович. Таким образом, число участников мероприятия увеличивается ещё на одного человека – простого питерского водителя таксомотора. По рассказам многих людей, Юра впоследствии достаточно близко познакомился с Аркадием. Так это, или нет, – нам, к сожалению, точно выяснить не удалось… Тем не менее, устойчивая молва в течение очень долгих лет упорно числила один из гитарных концертов Аркадия посвящённым "Юре-таксёру". Но подробно об этом мы расскажем позже.

А пока что вернемся на наш концерт, где Сергей Иванович уже начинает готовить к записи свой аппарат. По воспоминаниям самого Маклакова – ламповый стереомагнитофон "Sony", по воспоминаниям Калятина – какой-то квадромагнитофон, а по словам Михаила Шелега – ещё и с микшерским пультом, изготовленным товарищем Сергея Ивановича – Владимиром Мазуриным. Но не будем глубоко вдаваться в эти технические подробности, музыкальная часть всё-таки интереснее…

Итак, музыканты занимают свои места. Гена Яновский усаживается за ударную установку, которую привезли заранее. Алик Кавлелашвили – за фоно, но и аккордеон у него наготове. Роберт Сотов настраивает контрабас, Коля Резанов – гитару с банджо. "Новообращённые" члены коллектива Лахман и Белокопытов берут в руки саксофон и трубу, и… Будет сейчас вам джаз! Давай, Аркаша!

И Аркаша "даёт":

"Прослушав концерт "Братьев Жемчужных" в Одессе, я срочно сел на самолёт и вылетел сюда, в Петербург, для того, чтобы записаться вместе с этими "Братьями", концерт, который будет посвящён для музыкальной коллекции Сергея Ивановича и Дмитрия Михайловича. Со мной ещё тут небольшой маленький Моня, сыночек мой приехал, и поэтому: Начали!

Не забывай меня, мой друг Серёга,

Не забывай, не хмурь своих бровей,

Ведь в жизни нам не так осталось много,

Давай смотреть на жизнь повеселей!"

Весьма примечательно, что этот концерт начинается с песни, написанной "ещё никому неизвестным поэтом" Владимиром Раменским, который, как вы помните, принимал участие в январской записи Аркадия в у Володи Васильева. Он действительно почти ещё никому не известен, ведь та "репетиционная запись" практически не распространялась. Но на этом концерте Аркадий споёт ещё одну песню на стихи Раменского, полюбившуюся ему тогда же, в январе: "И вот мы вместе с "Братьями Жемчужными" сейчас сыграем чуть-чуть подражание Есенину…"

Это, конечно, лирика и по духу и по сути, но, тем не менее, сегодня звучит самый настоящий джаз! А что? – ведь все музыканты "Паруса" – джазмены по духу, и в прошлом – члены различных известных джазовых коллективов. Вынужденные уйти в ресторан, потому что Советская власть, как известно, неустанно заботилась о заработках музыкальных коллективов. Точнее – о том, чтоб эти заработки, упаси Бог, не были большими… Впрочем, советские люди вполне могли быть за это ей благодарны, так как в итоге у них появлялась возможность послушать в ресторане классных музыкантов! Таких, как наша команда. Несмотря на то, что ребята они, в основном, молодые (Резанову в 1975 году исполнилось только 26 лет!), и замечательного джаза периода сороковых и начала пятидесятых практически не застали. Да и ресторанный джаз в середине 70-х годов уже не в моде, и подобные коллективы держатся только стараниями… постановлений и регламентов "Ленконцерта". Перепуганные наступлением рока чиновники в панике пытаются прикрыться от него джазом, который так беззаветно топтали ещё двадцать лет назад.

Это действительно шоу абсурда, но факт остаётся фактом… Впрочем, для нас главное, что в "Парусе" собрался великолепный коллектив, который сейчас в "одной из самых прекрасных и красивых квартир города Ленинграда…" вместе с Аркадием Северным делает классную джазовую аранжировку блатных и ресторанных песен!

Как вспоминают сами музыканты, принимавшие участие в той записи, никакой особой "проработки концепции" перед концертом у них не было. Они просто сыграли так, как всегда играли в родном ресторане. В результате чего и стала эта запись своего рода реликвией – изумительно запечатлённым "снимком" той замечательной музыки. Не стилизованный "одесский джаз", и не классический джаз концертных залов, а натуральный мелос советского ресторана доэлектронных времён…

Впрочем, многие песни, спетые в этот день, в ресторанах явно никогда не игрались! Не могли же там прозвучать песни-сатиры Александра Галича, исполненные в этом концерте нашей вольнодумствующей компанией! Да и не все романсы были взяты из ресторанного репертуара… Но ведь ансамбль давно сыгрался, музыканты в своих импровизациях прекрасно понимают друг друга, и для них не проблема с ходу сделать красиво новые песни. И романс пойдёт в блюзовом квадрате. И цыганщина! А что они сотворили с "Как-то по проспекту"… Так "испортить синкопами" блатной ритм действительно надо уметь!

Однако мы слишком увлеклись "Жемчужными", а ведь главным героем этого дня был всё-таки Аркадий Северный. И перед ним-то, кстати, стояла совсем не простая задача – вписаться в джазовый стиль музыкантов, которых он здесь только в первый раз и увидел! А репетировать некогда… Но Аркадий блестяще с этим справляется. Во-первых, он, со своим талантом, может легко поймать любой ритм, и даже сбившись, так красиво исправиться, что всеми это будет воспринято, как "домашняя заготовка"! Во-вторых – Аркадий всё-таки тоже любитель джаза, и даже больше, чем просто любитель… "Я поклонник джаза, истовый поклонник. Но Северный – это тоже джаз" – как говорил В. Мазурин М. Шелегу.*

Аркадию в этот день удаются все песни! И старый классический "блат", и песня Галича, и дворовая лирика… Как будто давно уже пелись они именно так с этим джазом:

Отбегалась, отпрыгалась,

Отпелась, отлюбилась,

Моя хмельная молодость

Туманом отклубилась…

Так, на одном дыхании, и записывается этот замечательный концерт. Вот разве что под конец, расслабившись, Аркадий и "Братья" добивают ленту уже откровенно балаганным попурри… И, наконец: "Ансамбль "Братьев Жемчужных" закончил свою работу. Мы хотим выразить благодарность нашему замечательному другу и большому помощнику Аркадию Северному за участие в этом прекрасном концерте…" Пора возвращаться в "Парус". Кому – на трудовую вахту, а кому – просто отметить это знаменательное событие… И вот весёленьких Аркадия с Димой уносит от "Паруса" через всю Петроградскую – в Парк Ленина, а затем на Кировский мост*, где они, обменявшись телефонами, расстаются.

Маклаков же остаётся наедине со своими записями на фирменной ленте, с коими ему теперь предстоит большая работа… В итоге будет изготовлено множество 90-минутных копий, с разными вступлениями, с разным порядком и количеством песен… В общем, сам того не ведая, Сергей Иванович становится, кроме всего прочего, ещё и зачинателем благодатного процесса "усушки и утруски" оригинальных записей. Который продолжается и до сих пор – разными людьми и с разными, порой неведомыми рядовому обывателю, целями… Впрочем, это уже проблемы из сферы не наших интересов, и на этом мы останавливаться не будем…

Аркадий же, расставшись с Калятиным, совершенно неожиданно пропадает из поля зрения всех своих друзей на всё лето 1975 года! Никто не может теперь рассказать, куда же он подевался после столь многообещающего начала года… Но сам факт, что Северный исчез, останется в памяти у многих.

Ведь за это время Рудольф Фукс успевает создать "второй" состав "Братьев Жемчужных" с Евгением Драпкиным, Вячеславом Масловым и Анатолием Архангельским – музыкантами из ресторана "Корюшка", в те годы самого знаменитого по части исполнения блатных песен; и записать с этими музыкантами два концерта. На одном из которых, кстати, Резанов скажет, что Аркадия Северного "…послали на гастрол

"Товарищи! Петь и пить – для меня это синонимы".
А. Северный, 7 ноября 1975 г.

Аркадий объявился только к осени. Звонком к своему новому знакомцу – Дмитрию Михайловичу Калятину: "Дима, забери меня отсюда!" Вот как вспоминала об этом жена Дмитрия Михайловича Софья Григорьевна: "…В один прекрасный день я пришла домой, а там Аркадий. И Дима говорит: "Софа, разреши Аркадию пожить у нас. Я сейчас – говорит, – забрал его из компании одной, чуть ли не воровской". И Аркадий стал жить у нас. Сначала они писались под гитару". Тогда, наверное, никто из них не мог и предположить, что Северный останется в этом доме на проспекте Огнева почти на два года. Весёлый и общительный, он быстро завоёвывает полное доверие хозяев. Аркадию доверяют ключи, дети от него в восторге. И пусть ненадолго и в чужой семье, но он обретает душевное равновесие. Устраивается снабженцем в радиомастерскую по ремонту магнитофонов. Зарплата, конечно, не ахти, но всегда есть возможность "левака" заработать, было бы желание! Так что можно и себе что-то прикупить, да и в дом принести – не быть же полным иждивенцем у Калятиных. К тому же и дочка подрастает, надо и ей гостинец какой-то передать, благо Наташа в детский сад ходит, в котором тёща работает. Да и почему – передать? Не грех и самому заявиться после получки: "Смотри, мол, доча, – папка на работу устроился, скоро всё у нас хорошо будет! Вот и бабушка подтвердит…"

Наверное, поначалу всё оно так и было. Несколько осенних и зимних месяцев. И поётся в это время очень легко. Первый концерт под гитару записали с Димой 23 сентября, а дальше ещё и ещё: до сих пор толком никто и не знает – сколько их всего было. Дело ещё и в том, что сам Дмитрий Михайлович неоднократно перекомпоновывал записи, склеивая куски из разных концертов. Безусловно, он имел на это полное право, так как был в своём роде "импресарио" этих записей, но историкам теперь остаётся только хвататься за голову… Впрочем, общее впечатление, которое производят эти "калятинские" концерты, от разницы в компоновках никак не зависит. Калятин не ставил себе такую задачу, как Фукс, – сделать какой-то романтический образ "старого блатаря" или "одессита"; и Северный пел у Калятина просто то, что нравилось им обоим. В основном, это оказывается лирика – и притом, не всегда блатная.

Конечно, нельзя сказать, что лирика – это нечто совершенно новое в творчестве Аркадия. Ему приходилось и раньше исполнять песни из столь любимого народом жанра "жестокого романса" – и старинного и современного. Мы уже говорили о его своеобразной манере исполнения таких песен… Но в концерте у Калятина неожиданно звучит нечто совершенно иное:

Милая, не бойся, я не груб,

Я не стал развратником вдали.

Дай коснуться запылавших губ,

Дай прижаться к девичьей груди…

Аркадию удаётся удивительно точно, и без тени пошлости, найти нужный тон для исполнения этой лирически нежной и очень откровенной песни. И это при том, что о каких-то манерах или традициях исполнения таких песен, разумеется, и слуху не было в нашей абсолютно асексуальной советской эстраде! Да и КСП очень редко замахивался на такую тематику… Но Аркадию и не нужны образцы и каноны, он просто поёт так, как чувствует… "Для него женщина любая – это предмет искусства был. Страшная любовь и уважение к женщине…" – ведь именно так характеризовала Аркадия С. Г. Калятина.

И это – действительно новый, ещё неизвестный слушателям Аркадий Северный; именно здесь и начинает складываться его новый, лирический имидж. Сравнивать его с "блатным" или "одесским" просто некорректно – они сосуществуют, и только доказывают многогранность таланта Аркадия.

Впрочем, без блата, разумеется, тоже не обходилось! Вот как вспоминал об этом сам Калятин: "Мне песни давал один приятель, Щеглов Иосиф. Он работал в гостинице "Октябрьская", крутился возле уголовников, они ему тексты пачками приносили. Он их переписывал корявым почерком на шикарной бумаге и давал мне. А я уже на машинке перепечатывал. Но Аркаша и по машинописному тексту всегда врал, а по рукописному – тем более. На одной записи он говорит: "В следующий раз пиши поотчётливее". Это в адрес Щеглова".

Но не забывает Северный и о своём первом импресарио – Рудольфе Фуксе. На ноябрьские праздники Аркадий приходит к нему домой и даёт концерт в честь дня рождения дочки хозяина – последний домашний, записанный Фуксом. Сценария для него заранее не писалось, всё делалось экспромтом, и поэтому Северный чередовал песни и анекдоты. Он делал и раньше что-то подобное для своего друга Рудика. Но самым интересным в этом концерте оказалось "инструментальное" сопровождение. Хоть концерт и сугубо домашний, но Рудольфу и Аркадию, после уже неоднократных оркестровых успехов, одна гитара, видимо, кажется "несолидной". А чем усложнить её? Когда-то в джазе было модным экспериментировать игрой на "нетрадиционных" инструментах – бутылках, кастрюльках, диванных пружинах, стиральных досках, иногда – и на живой козе… Вот и здесь местами идёт примерно такое же по эксцентричности сопровождение на игрушечной органоле и прочих "подручных средствах", – недаром подборку песен из этого концерта некоторые в будущем обзовут "Детские игрушки". На гитаре в этой день играли и сам Фукс, и Аркадий. Единственным более-менее профессиональным музыкантом был Александр Филиппов, игравший в самодеятельном ансамбле института "Ленпроект" – "Сакс и струны". А ножом по стаканам, по словам Фукса, стучали все по очереди. В общем, как нам кажется, именно этому "сводному гоп-оркестру" очень бы подошло смешное имя "Четыре брата и лопата"! Но Рудольф Израилевич уже застолбил его для джаза Александра Резника…

Гитара – гитарой, однако и Калятин, вдохновлённый успехом первого концерта Северного с "Братьями Жемчужными", решает сделать что-то аналогичное. Но то ли по финансовым соображениям, то ли по какой-то другой причине организует запись… в Ленинградской области. Калятины постоянно из года в год снимают дачу в Сестрорецке, а не так уж далеко от них – в Разливе, – живёт коллекционер и друг Дмитрия Михайловича, некий Андрей Андреевич (фамилию его, по прошествии стольких лет, установить так и не удалось). У него и решили записывать Северного, пригласив на запись и Сергея Ивановича Маклакова; а на аккомпанемент Аркадию – каких-то местных музыкантов из знакомых. Инструментальный состав удалось собрать более чем скромный, зато ансамбль окрестили звучно: "Альбиносы". И студия была совсем не фешенебельная: "Холод собачий, не топлено, вся стена инеем покрыта, у музыкантов пальцы сводит. Пока согрелись, пока настроили аппаратуру… И всё равно иногда фальшивили. Аркаше тогда "Альбиносы" дали спеть только пять-шесть песен, он обиделся и потом говорил, что ему "надоели все эти скрипки, все эти жидовские штучки…" И потом надеялся только на свою гитару", – так рассказывал потом Калятин об этом концерте. Северный, правда, спел не пять-шесть песен, а в два раза больше, но, тем не менее, это получился далеко не "сольник" Аркадия Северного. Музыканты "не дали спеть", или у организаторов концерта были какие-то свои соображения – мы уже не узнаем. По крайней мере, третий организатор – Виктор Иванович Кингисепп, – в своё время говорил, что "без Северного там слушать было бы просто не х.." – и это, собственно, недалеко от истины.

Проект "Альбиносы" оказывается похороненным в самом начале, и Дима с Аркадием продолжают свои гитарные посиделки, особо не обременяя себя ни репертуаром песен, ни качеством их исполнения. Гитара и магнитофон всегда под рукой. Появилось настроение соответствующее – сели да и записали десяток песен "в новой обработочке на стерео". А если что, то и продать можно: не беда – новую запишем! Это у нас вроде как репетиция, потом сделаем как надо, с ансамблем каким-нибудь! Тем более что Северный готов петь хоть круглые сутки и в любом состоянии. После первых "Одесских" концертов и записи с "Жемчужными" к нему уже пришла первая слава. И хотя его не знают в лицо, зато узнают по первым же пропетым нотам, привечают в любой компании, и сразу же: "Аркаша, спой!". И он поёт. Поёт всем, кто только не попросит. Иногда эти "концерты" затягиваются до утра, иногда и на несколько дней. Есть и такому свидетельства. Сейчас уже почти невозможно восстановить точную хронологию этих "выступлений". Да, впрочем, это и не так уж важно: на такой богемно-бродяжный образ жизни, – вернее, её прожигания, – Аркадия заносило частенько…

Рассказывает Д. М. Калятин: "Помню, познакомился я в Сестрорецке с одним шофером из рыбколхоза, он как узнал, что Северный – мой друг, стал просить: устрой, чтоб он к нам на базу приехал! … Доставили прямо в рыбколхоз. А там уж всё под парами, баркас раскочегаренный, рядом с ним две моторки на привязи… Вышли в море, расставили сети. Пришвартовались на отлогом бережку, достали припасы, стали керосинить. Не по-чёрному, конечно, так, по граммулечке, потому что рано утром вставать, за рыбой идти. Легли. Меня в одну лодку определили, а Аркашу – в другую. И вот часика в четыре утра, уже рассветик такой маленький забрезжил, он проснулся, взял в руки гитару и запел. И что тут было! Там ведь лес, акустика, звуки несутся вольно, а рядом туристический лагерь располагался – палаток штук двести, наверное. Ночь была душная, спалось, видимо, плоховато, вот все эти туристы как поползли к нам!.. А Аркаша как им выдал по полной программе! Пожалуй, это был единственный его концерт на такой широкой аудитории. А потом он с рыбаками загудел примерно на неделю, и они ему с собой мешок рыбы дали. Как он её повёз в лесопильный цех*, где он её там сушил – не знаю, но только он её целый год помаленьку подъедал…"

Нечто подобное вспоминал и Владимир Тихомиров. Только в его случае таксист, обалдевший оттого, что везёт самого Северного, развернул машину и погнал прямо в свой 8-й таксопарк, в котором Аркадий опять же "завис" на две недели. И, наконец, Юрий Кукин приводил историю, как Северный после какого-то совместного домашнего концерта поехал провожать его аж в пролетарский город Колпино, где они уже продолжили "выступление" в одной местной пивной. Видимо, по улице Ленина, 53 – тогда пивная в Колпино была действительно только одна. Дело кончилось тем, что Юрий Алексеевич каким-то непонятным образом всё-таки наутро попал домой, а Аркадий Дмитриевич так и остался в Колпино. Эта встреча отзовётся чуть позже в одном из концертов у Калятина: "Тут Кукин сочинил одну песенку. Мы тут с ним чуть-чуть это… выступили. Ну, я и решил её спеть, но на свой манер".

Конечно, все эти гульки добром кончиться не могли. И Северного, от греха подальше, в начале 1976 года уговаривают подлечиться в Психоневрологическом институте им. В. М. Бехтерева. Вероятно, по знакомству; потому что простых алкоголиков направляли обычно в наркологический диспансер, а "Бехтеревка" была своего рода элитной клиникой, где лечились от запоев многие известные питерские артисты… Вот, что вспоминал об этом лечении Д. М. Калятин: "…Аркадий дисциплину понимал по-своему. Он быстро вошёл в контакт с врачами. Причём лечение делилось на три этапа, больные жили поочерёдно в трёх зонах. Сначала изолируют, отвращают от водки, потом потихоньку налаживают контакт с больным, и на третьем этапе доверяют ему, приобщают к какой-то работе. Аркаша первые две фазы прошёл довольно быстро и вскоре уже спокойно ходил по территории, конверты клеил, канцелярской писаниной занимался, копии снимал с историй болезни…"

Однако, друзья Аркадия тоже позаботились, чтобы ему не пришлось скучать во время "вынужденного отдыха". Лечение лечением, а концерты-то писать надо? Дмитрий Михайлович вспоминал далее: "…Как-то Сергей Иванович Маклаков мне звонит: "Будем завтра делать концерт, нужно найти машину перевезти Аркадия", – "Куда?" – "В Институт гриппа на Петроградской. В проходную спустят список пофамильно, вас пропустят. За тобой – тачка". Я быстро договариваюсь с приятелем, который на чёрной "Волге" возил тогдашнего нашего профсоюзного босса товарища Коржова. Он за мною в субботу утром заезжает, и мы направляемся прямо в больницу им. Бехтерева. Ну, а номера-то "ЛЕБовские", блатные, нам тут же ворота открывают, и мы въезжаем на территорию. Аркаша (его уже предупредили) выходит к нам в накинутом на плечи больничном халате, быстро ныряет в тачку. На проходной слова сказать не успели – мы уже выехали. … Во время и после записи, когда разливали, Аркаша ни грамма не выпил: "Всё, я не пью, лечусь".

Этот рассказ про спецоперацию по доставке Аркадия на концерт, проведённую прямо-таки в духе Отто Скорцени, может, на первый взгляд, показаться маловероятным. Однако его подверждают и другие участники тех событий: и Рудольф Фукс, и Виктор Ильин, – коллекционер, стараниями которого, собственно, и была организована "аренда" помещения в институте Гриппа. Единственное, что Дмитрий Михайлович перепутал в своём рассказе, – это сам концерт. У Калятина история с похищением отнесена к записи "Третьего одесского концерта", который на самом деле записывался значительно позднее, и в другом месте. А в институте Гриппа столь экстравагантным образом был записан концерт "Памяти Вертинского".

Однако, несмотря на то, что было приложено столько сил и изобретательности, чтобы привезти Аркадия на запись, его участие в этом концерте оказалось, увы, мизерным. Впрочем, это можно объяснить творческой тактикой организаторов (которых на сей раз было аж четверо – вместе с Фуксом, Маклаковым и Ильиным к работе подключился Евгений Драпкин): слишком уж специфичен исполнительский стиль Северного для эстетики Вертинского. А задумывалось сделать действительно "юбилейное мероприятие"! Правда, 85 лет со дня рождения Александра Николаевича Вертинского стукнуло ещё в 1974 году, но ведь никаких официальных празднеств в Союзе не проводилось даже по поводу его 80-летнего юбилея. Что ни говори – осталось его творчество чуждым советской идеологии! А нашим "контрреволюционерам от музыки" хотелось устроить что-нибудь, действительно достойное великого шансонье и родоначальника русской авторской песни. И, разумеется, тут, как на настоящем концерте, должен быть ведущий. Вот и решили, что "вернувшийся с БАМа" Аркадий Северный будет выступать не с пением, а с конферансом! Впрочем, это не новый жанр для Аркадия, "вёл" же он когда-то свои собственные гитарные концерты. Так и задумывалось это действо. Фукс для него уже и начальную песню написал "Гимн менестрелей" со словами "наш дедушка – Вертинский", но… или не особо ломали голову над сценарием, или у Северного не всё получалось… А могли и удалить что-то при компоновке окончательной версии. Как бы то ни было, никакого особого конферанса Аркадию Северному здесь, к сожалению, продемонстрировать не довелось.

И всё интересное, что мелькает в его немногочисленных репликах на этом концерте, тоже никак не укладывается в заданную стилистику. По-видимому, Аркадий уже заигрался в одессита настолько, что и не замечает, как говорит "по-одесски" там, где это, в общем-то, и не требуется. "…Известно, что он не любил аплодисментов. Так давайте же мы их не будем хлопать и шуметь после каждой вещи…" – говорит Аркадий совершенно естественно, и без тени иронии. Это, конечно, мелочь, и она, скорее всего, прошла мимо внимания устроителей концерта… А ведь тут разворачивался просто великолепный сюжет! Александр Вертинский, рафинированный эстет, чьё лицо почти всегда было скрыто маской Пьеро… И вот устроен концерт его песен. А ведёт его – Аркадий Звездин. Причём тоже под маской, но наоборот – "старого блатного одессита". Как в лучших традициях советского цирка – "Белый" и "Рыжий" клоуны.

Разумеется, всё это только наша фантазия. Но надо заметить, что одна из интереснейших сторон творчества Аркадия Северного – это как раз вот такие "сюжетные ходы", такие "приколы", провоцирующие буйную фантазию простых советских слушателей. Приколы, которых и в задумке не было ни у организаторов концертов, ни у самого Аркадия. Они возникают спонтанно, и даже неосознанно, а потом воспринимаются и интерпретируются в народе совершенно по-разному! Такова уж была советская жизнь, которая заставляла во всём искать вторые и третьи смыслы… Чего только не слышал наш народ в записях Аркадия Северного!

А теперь предоставим слово одному из основных действующих лиц этого концерта – Евгению Драпкину:

"Концерт "Памяти Вертинского" для меня особенно памятен по многим причинам. Во-первых, этот концерт был задуман для меня и я его сам готовил. Маклаков и Рудик записали мне несколько часов Вертинского, и я сам отбирал песни, которые мне подходили и которые, как я считал, заинтересуют публику. Несколько песен взял себе Женя Фёдоров, про Аркашу я не говорю, – это вообще не его репертуар, он почти и не пел, только вёл концерт. Я написал ноты музыкантам, и я с ними перед записью всё прорепетировал, поэтому оркестр на записи звучит довольно слаженно, и я бы сказал, профессиональней, по сравнению с другими концертами, ну а скрипки… Даже сейчас, хотя прошло уже много времени, когда я прослушал эту плёнку, то в очередной раз был поражён, как эти ребята, Рафаил и Женя, которые вообще только перед записью познакомились, слаженно и прекрасным звуком проиграли весь концерт, как будто до этого много лет вместе проработали".

Мы же оставляем этот концерт и вместе с непьющим Аркадием возвращаемся на улицу Огнева, где 26 марта 1976 года Софья Григорьевна Калятина отмечает день своего рождения. И в самый разгар празднества Северному вдруг приходит в голову идея записать дуэт с самой именинницей. Вот как она сама вспоминала об этом: "Песни записали без всякой подготовки. Мы за столом сидели и стали петь. И тут Аркадий говорит: "Ну-ка, Димка, быстро магнитофон давай!" Никаких подготовок. Меня на стул, Аркашку на стул. Гитара. И "У Геркулесовых столбов" мы поём, первую песню. Ну, раз первый раз получилось, он говорит: "Давай попробуем ещё". Написали слова на бумажку, и Дима так и записал песен пять: "Сладка ягода", "Сигарета", ещё что-то…" Несмотря на экспромт, запись получилась на удивление удачной. Коллекционеры её оценили сразу, даже самому Аркадию писали из Одессы: "пришли эту плёнку, где ты поёшь с этой бабой". И, судя по всему, эта запись оказалась одной из последних, если не самой последней из гитарных, сделанных Калятиным…

То ли Северный почувствовал себя совсем уже "полноправным" членом семьи, то ли наоборот… но постепенно всё у него опять идёт наперекосяк. На прежней работе поставлен крест, и хотя время от времени, он ещё будет пробовать куда-либо устроиться с помощью знакомых, но всё это ненадолго и временно. Причём, настолько коротки были эти периоды, что и не отложилось ни у кого толком в памяти – где и кем Аркадий успел "поработать".* Вот и вспоминают то лесопильный цех какой-то, а то и отдел снабжения где-то аж в Чудове Новгородской области… Уж не на спичечной ли фабрике? Но, впрочем, названия эти ничего не меняют – Северному уже везде работать неинтересно и скучно. Чего уж там интересного, если с гитарой в руках ты – король, а со счетами и накладными – простой советский винтик под дураком-начальником… Но и у Калятиных не особо весело. У Димы и самого из-за этих постоянных возлияний уже возникают проблемы с женой. Тем более что причину проблем он мало-помалу начинает видеть… в Аркадии. Может, тот и сам подал какой-то повод, но, как бы то ни было, отношения между "закадычными друзьями" постепенно ухудшаются. Северный попадает в какое-то совершенно двусмысленное положение, осложняющееся тем, что деваться ему просто некуда, причём, в самом прямом смысле. Ни квартиры, ни семьи. И он начинает снова искать выход из заколдованного круга в алкоголе и, как ни парадоксально, совместно с Калятиным. А почему бы и нет? Выпили – и снова друзья, как и прежде… А Софа? А что – Софа? На развод подаёт? Ну и что? Разберёмся как-нибудь и без неё…

И уже не особо волнует Аркадия даже то, что в одном из ресторанов он лишается паспорта: не то потерял, не то вытащили… Это гораздо больше волнует Софью Григорьевну – она уже говорила с тёщей Аркадия о размене квартиры, который теперь невозможен из-за отсутствия паспорта. Да что размен! В Советском Союзе человек без паспорта был прямым кандидатом на нары. Само по себе отсутствие "молоткастого и серпастого" уже каралось; но надо сказать, что на грани срока Аркадий ходил, даже имея паспорт. Тут и непонятное дело с пропиской, а ведь бомж – это уже срок, или, по крайней мере, "на сто первый километрик ухиляли чувачка"; а ещё и "тунеядство"… В 1976 году были ещё старые, зелёные паспорта, в которых ставились штампики о месте работы; так что "тунеядцем" он всё равно оказывался. И захоти только менты… Им даже не пришлось бы особо "потрудиться и подыскать ряд статей", как пел позднее сам Аркадий. Однако, надо сказать, что о каких-то серьёзных трениях Аркадия с правоохранительными органами в это время ничего достоверного не известно. То ли хранил его Господь Бог, то ли всесоюзная слава, – ведь в органах тоже люди… Но вряд ли, конечно, сам Аркадий задумывается об этом. Он просто продолжает свою бесшабашную жизнь подпольного артиста, – без работы и без паспорта.