Все началось с того, что однажды я включил транзистор и услышал «Музыку» Тамары Гвердцители. Я знал, конечно, что прошедшей осенью студентка Тбилисской консерватории Тамара Гвердцители была удостоена первой премии на «Алой гвоздике» в Сочи, но, как она поет, услышал впервые.
Песня ныне в широком ассортименте: кто с диска песню себе берет, кто — с кассеты... Я, конечно, вместе со всеми, но и несколько в стороне. Участвую в массовых играх скорее как комментатор. Словом, я тот репортер, который никогда не меняет профессию. И мог ли я представить, что тоже обзаведусь песней? К тому же мелодия этой «Музыки» такова, что постоянно от тебя ускользает, и слова неведомые — грузинские. Вот в какую я влип историю...

А может быть, думал я, следует поспешить в Тбилиси? Я не гоняюсь за каждым, кто обрел успех. Предпочитаю удостовериться, что именно мне готовы дать интервью. Жду некоего сигнала от будущего собеседника, хотя тот, возможно, даже не сознает, что посылает мне этот сигнал. Тут какая-то телепатия, но я в это дело не углубляюсь. Мне достаточно знать, что есть у меня такая особенность — предугадывать будущего собеседника.
Напевая «Музыку», я терпеливо выстоял долгую очередь в кассу Аэрофлота, но так случилось, что с первой попытки в Тбилиси не улетел. Рейс час за часом откладывался, так длилось до позднего вечера, ночь я предпочел провести дома, а когда проснулся... мой долгожданный самолет уже выруливал на стартовую полосу аэропорта «Домодедово».
Что ж, еще Оскар Уайльд утверждал, что пунктуальность — вор времени. И, дав волю своему безотказному воображению, я представил, что уже прилетел в Тбилиси и вот знакомлюсь с Тамарой Гвердцители.
Вариант первый — мы знакомимся в консерватории. Тамара идет по длинному коридору, задумчивая и отрешенная, и вдруг радостно улыбается — сразу меня узнает.
Вариант второй — знакомство на проспекте Руставели. В толпе вечерних гуляк, которые, пылко друг друга приветствуя, долго и проникновенно осведомляются о самочувствии и настроении, я иду, стремясь не выглядеть излишне целеустремленным. И толпа нежданно стихает, а она, Тамара, привычно — уже привычно! — отстраняясь от восторженных взглядов, быстро пересекает улицу, но, увидев меня, конечно, сразу опять узнает.
И в других вариантах не возникало проблемы, как наладить контакт. Но едва я пытался вообразить, как будет развиваться наш разговор, ловил себя каждый раз на том, что сам почему-то даю ей интервью.
То она спрашивала: как я избрал профессию репортера? И я терялся, начинал вдруг оправдываться,— дескать, в детстве был очень скромным мальчиком, но меня погубила излишняя любознательность... В другом случае, прижатый к стенке ее вопросом: как, будучи репортером, избежать очевидности и расхожих слов? — я начинал сознавать, что задавать вопросы зачастую гораздо проще, чем отвечать на них.
И, наконец, устав насиловать собственное воображение, я пришел к выводу, что найду всему объяснение, лишь действительно оказавшись в Тбилиси. Но едва я подумал об этом, как раздался телефонный звонок — безвестный любитель песни из города Весьегонска спешил сообщить, что Тамара Гвердцители только что приземлилась в Москве, чтобы записаться во всеми ожидаемую телепрограмму «Песня-81», и намерена остановиться в гостинице «Россия». Я невольно признался, что чудом не улетел в Тбилиси, но это нисколько не удивило всеведущего весьегонца, он счел нужным мне посоветовать — впредь крепче держать связь с истинными друзьями песни.
Но все твои злоключения на пути к интервью неминуемо обретают смысл, если интервью удается. Тот вечер я провел в гостинице «Россия».
Тамара говорила, что «Музыка», которую написал Важа Азаришвили на слова Мориса Поцхишвили, еще больше бы мне понравилась, знай я грузинский язык, что в песне нет ни одного банального слова.
— Я пою о том, что музыка — это и бог и дьявол, что музыка — это боль, которая так сладка...
Спросил, давно ли она поет.
— Моя мама утверждает, что... с десяти месяцев?!
Позднее, когда в Москве объявится один мой замечательный тбилисский друг, я узнаю много удивительных подробностей (легенда уже творится!) о девятнадцатилетней Тамрико.
Да, ей действительно было лишь десять месяцев, когда мама, напевая ей колыбельную, удостоверилась, что Тамрико слышит песню и даже пытается ее подхватить. А теперь она не только поет, но и сама сочиняет песни, и ее «Мравал жами эр» на слова Галактиона Табидзе (в переводе на русский— «Заздравная», или, скажем, «Многие лета») поет весь Тбилиси, и именно этой песней Тбилиси встречал своих футболистов в тот исторический день, когда они возвратились домой с Кубком европейских чемпионов... Тамрико не менее одарена и как пианистка, да и вообще чуть ли не все факультеты Тбилисской консерватории ведут яростный спор: какой из них первым делом она должна закончить? А на гитаре она играет так, что вся Испания была у ее ног...
Сама Тамара неизмеримо сдержаннее оценивает свое умение играть на гитаре. Однажды, когда ей было лет десять-одиннадцать, она заболела и врачи уложили ее в постель, запретив — на целых две недели! — подходить к пианино. И тогда она выпросила у соседки гитару и принялась учиться играть на ней указательным пальцем левой руки —остальные пальцы ей мешали, и она их сжимала в кулак. А осенью восьмидесятого года (в то лето, кстати, Тамара в составе «Мзиури» участвовала в культурной программе Московской Олимпиады), аккомпанируя себе на гитаре, она пела уже в Мадриде, Барселоне, Толедо. Перед поездкой брала уроки языка, чтобы исполнять «Гренаду» Де Лары не только в собственной интерпретации (тут она шла на великий риск, соперничая с самим Клаудио Виллой!), но и на испанском.
— Я не могла, конечно, впечатлить испанцев как гитаристка. Но принимали меня хорошо. «Гренада» в женском исполнении им была неведома...
Она любит петь, сама себе аккомпанируя. И гитары не сторонится, но предпочитает фортепьяно. По ее мнению, в сольном концерте следует разнообразить музыкальное сопровождение: одну песню исполнить, допустим, под несколько скрипок, а следующую — а капелла... Не исключается и большой оркестр.
— Но весь концерт петь под электронику невозможно. Пропагандировать полтора часа со сцены достижения техники — зачем?
Она говорила, что ее не влечет такой стиль исполнения, когда все чувства, как белье на веревке, вывешены. А ей близка, например, Барбара Стрейзанд — за драматизм, сдержанность, экспрессию.
— И даже когда Стрейзанд «срывает» с себя все одежды, голос ее продолжает звучать красиво.
А я говорил...
Впрочем, надо знать меру. Репортер для того и обращается к интервью, чтобы позволить высказаться собеседнику. Но как-то незаметно мы с Тамарой поменялись ролями: она спрашивала, а я отвечал. Если помните, я предвидел, что так может случиться. Однако реальная Тамара задавала вопросы как бы вскользь, каждый раз стремясь предугадать, не будет ли ответ для меня затруднителен.
Я заметил, что столь деликатный репортер был бы неминуемо обречен уступать своим коллегам по профессии. Но она вдруг призналась, что, участвуя уже в двух песенных конкурсах, научилась разжигать в себе злость, борясь за первенство. Однако гнаться за модой и цепляться за шлягеры она не намерена.
— Чтобы не подлаживаться к публике, а заставлять ее задумываться. И пусть не будет успеха, но я свое скажу.
И как раз в тот день, когда я принес в редакцию этот материал, я перестал напевать ее «Музыку». А других ее песен пока не знаю...