Когда мы, несколько разочарованные, вернулись в Питер из Риги после не совсем удачного второго визита к Константину Сокольскому, судьба, видимо, решила подсластить нам эту "пилюлю" и... подарила первую долгоиграющую пластинку Аллы Баяновой, которая, наконец-то, была выпущена на фирме "Электрекорд" в Румынии. Ее привез оттуда один мой приятель, ездивший туда к своей сестре. Пластинка была великолепной. Прекрасный, романтический голос Аллы Баяновой, который не записывался более 30 лет, вновь зазвучал на наших проигрывателях. На пластинке было запечатлено несколько старых эмигрантских шлягеров, несколько вещей П. Лещенко, впервые напетых женским голосом, и новые песни. Лучшей вещью, очевидно, следует считать нестареющие "Две гитары".
Вскоре стало известно, что эта румынская пластинка была перепечатана французской фирмой, так что после Румынии Алла зазвучала и во Франции. Через год в Румынии вышла еще одна пластинка Баяновой, лучшей вещью на которой следует признать "Я милого узнаю по походке". Есть там еще несколько прекрасных романсов, среди которых выделяется "Все мы были молоды". Эту пластинку тоже не замедлили перепечатать во Франции.
Алла Баянова – не единственная русская певица, исполняющая эмигрантский репертуар в так называемых странах народной демократии. Так, в Болгарии с успехом выступает и; записывается на пластинки Ирина Чмыхова. На болгарской фирме "Балкантон" выпущена ее большая долгоиграющая пластинка, лучшей вещью из которой, на мой взгляд, является песня "Ханум", написанная в восточном стиле, но с русским сюжетом.
В Польше русские эмигрантские песни всегда пользовались успехом. Зародился этот успех, безусловно, одновременно с первыми триумфальными выступлениями в Польской республике А. Вертинского еще в 30-е годы. Поляки его всегда считали своим, так же, как и много позднее В. Высоцкого. Известно, что в Польше имеются целые деревни, сплошь заселенные Высоцкими, и хоть сам Владимир, насколько мне известно, никогда не давал повода относить себя к полякам, но тем не менее, поляки считают его своим.
Что касается А. Вертинского, то он и сам в своих мемуарах писал, что в Польше всегда себя чувствовал, как дома. Его концерты всегда давали большие сборы, кое-что из своего репертуара он даже пел по-польски. В Польше же им написана знаменитая песенка "Пани Ирена" – отзвук любовного увлечения певца известной в то время красавицей, которая не пропускала ни одного его концерта и неизменно занимала одно и то же кресло в первых рядах. Как правило, Вертинский пел свои песни, обращаясь непосредственно к ней.
После войны пани Ирена уехала в Америку, где и жила до недавнего времени. Ее с большим трудом разыскал современный польский эстрадный певец Мечислав Свенчицкий, который задумал исполнить на русском языке несколько знаменитых когда-то песен и романсов А. Вертинского, в том числе и "Пани Ирену". Свенчицкий прислал ей магнитофонную запись с этими песнями Вертинского в своем исполнении и получил от пани Ирены письмо, где она сообщала, что вновь почувствовала себя молодой польской красавицей, сидящей на концерте Александра Вертинского.
После этого Мечислав Свенчицкий получил, как он писал, моральное право исполнять песни и романсы Вертинского с эстрады и даже выпустить пластинку, что и было сделано польской фирмой. На пластинке записаны небольшая часть которых напета по-русски, а часть – по-польски. На конверте – факсимиле того самого письма пани Ирены, которое получил из Америки Свенчицкий. Таким образом, произошел пример преемственности в искусстве, что весьма важно для его развития.
0чевидно, в результате такой преемственности Булат Окуджава получил признание в Польше едва ли ни больше, чем у себя дома. Я имею в виду официальное признание, конечно. В России любители подобного рода музыки признали Булата с момента первых записей, а вот для того, чтобы выпустить свои первые пластинки в Союзе, ему предстояло пройти длинный путь мытарств и официозного непризнания.
Иное дело за рубежом. Первая пластинка Булата Окуджавы, сделанная с нелегальных, вывезенных записей, (на некоторых даже слышен визг московского транспорта, попавший на ленту через открытое окно в момент записи), была выпущена лондонской фирмой "Флегонт Рекорд" еще в начале 60-х годов. На ней были записаны первые его 24 песни, в том числе и "Ванька Морозов" (или в английском варианте, "Ванька и циркачка"), "Песенка про черного кота" и "Песенка о дураках", которая принесла поэту некоторые неприятности.
После английской пластинки был выпущен диск, но уже с другим, более поздним набором песен, во Франции. А затем и Польша не преминула выпустить свою пластинку с записями Б. Окуджавы, но в исполнении польских певцов на польском языке. Одновременно в польских газетах и журналах публиковалось множество материалов о Булате, переводились его стихи, печатались фотографии. Это было, конечно, связано с его визитом в Польшу, где он был уже очень популярен, по приглашению польского Союза молодежи и литературных организаций. Получался, как всегда, парадокс – у себя на родине Окуджава почти ничего не печатал и не выпускал пластинок, а во всем культурном мире его имя становилось все более и более популярным.
Сходная история происходила в свое время и с пластинками А. Вертинского в Советском Союзе. Сразу же после его возвращения из эмиграции были выпущены несколько пластинок на 78 оборотов в минуту с его новыми патриотическими песнями типа "Если будешь ранен, милый, на войне, напиши об этом тотчас же в письме...", но они особого успеха не имели. Тогда выпустили еще несколько таких же обычных пластинок, но с его старыми записями, самыми безобидными, конечно, типа "Маленькая балерина". После этого наступил примерно 20-летний перерыв.
На Западе пластинки А. Вертинского продолжали переиздаваться, постепенно все фирмы, выпускавшие эти пластинки, перевели свою продукцию на 33 оборота, и все его творческое наследие вместилось в пять долгоиграющих пластинок-гигантов. В Союзе же о нем как будто забыли. Я имею в виду, конечно, не любителей его творчества, а учреждения, ведающие выпуском пластинок в стране. Коллекционеры его помнили и собирали его записи. Широкое распространение получила магнитофонная запись одного из последних концертов Вертинского в Ленинграде в Доме работников искусств. Именно тогда он впервые исполнил одну из своих самых последних песен – "Доченьки". С ленты сделали множество копий, которые украсили фонотеки любителей во всей стране.
Так Александр Вертинский пришел в Магнитиздат и остался в нем до той поры, когда, наконец, те самые "доченьки" – ставшие известными киноактрисами Марианна и Анастасия Вертинские – не добились через двадцать с лишним лет разрешения на переиздание записей своего прославленного отца. И вот, наконец, вышла первая долгоиграющая пластинка-гигант, затем через три года – вторая и, после долгих препирательств на самом высшем уровне, – третья, на которую и попала запись того самого концерта, где он исполнил свою песню о "доченьках".
Таким образом, в Советском Союзе известны лишь три пластинки-гиганта, а всего их, как я: уже говорил, пять. Значит, примерно 24 песни запрещены для советского слушателя. Что же это за песни? Александр Вертинский напел много песен на эмигрантскую тематику – типа "Молись, кунак", "Сумасшедший шарманщик" и много других, которые, по мнению "духовных пастырей народа", слушать советским любителям музыки не положено.

В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешовом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою

Звенят, гудят джаз-банды,
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я кривой и пьяный
Зову их в океаны
И сыплю им в шомпанское цветы.

А когда настанет утро,
Я бреду бульваром сонным
Где в испуге даже дети
Убегают от меня
Я усталый старый клоун
Я машу мечем картонным
И в лучах моей короны
Умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-банды
Танцуют обезьяны
И бешенно встречают рождество
А я кривой и пьяный
Заснул у фортепьяно
Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,
Уходят музыканты
И елка догорела доконца.
Лакеи тушат свечи,
Давно утихли речи,
И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей елки
Тихо спрыгнул желтый Ангел.
И сказал :"Маэстро, бедный,
Вы устали, Вы больны.
Говорят, что Вы в притонах
По ночам поете танго?
Даже в нашем добром небе
Были все удивлены".

И закрыв лицо руками
Я внимал жестокой речи.
Утирая фраком слезы,
Слезы боли и стыда.
А высоко в синем небе
Догорало Божьи свечи.
И печальный желтый Ангел
Тихо таял без следа...

Я безумно боюсь золотистого плена
Ваших медно-змеиных волос,
Я влюблен в Ваше тонкое имя "Ирена"
И в следы Ваших слез.

Я влюблен в Ваши гордые польские руки,
В это кровь голубых королей,
В эту бледность лица, до восторга, до муки
Обожженного песней моей.

Разве можно забыть эти детские плечи,
Этот горький, заплаканный рот,
И акцент Вашей польской изысканной речи,
И ресниц утомленных полет?

А крылатые брови? А лоб Беатриче?
А весна в повороте лица?..
О, как трудно любить в этом мире приличий,
А, как больно любить без конца!

И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
И, зажав свое сердце в руке,
Осторожно уйти, навсегда отказаться
И еще улыбаться в тоске.

Не могу, не хочу, наконец - не желаю!
И, приветствуя радостный плен,
Я со сцены Вам сердце, как мячик, бросаю.
Ну, ловите, принцесса Ирен!

Я сегодня смеюсь над собой
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.

Я устал от белил и румян
И от вечной трагической маски,
Я хочу хоть немножечко ласки,
Чтоб забыть этот дикий обман.

Я сегодня смеюсь над собой:
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки про сон золотой...
1915