Виктор Лихт
Коллега Павел Юхвидин, эрудиция и память которого сродни компьютерным, в середине минувшего декабря обратил мое внимание на то, что 30-го исполняется 100 лет со дня рождения Дмитрия Кабалевского. "Ваши "Прогулки" выйдут как раз 30-го, - сказал он. - Удачный повод, чтобы посвятить их сайтам, с этим композитором связанным". Я загорелся этой идеей, но вскоре понял, что найденное в Интернете требует комментариев, а объем этих комментариев грозил превзойти мои обычные "прогулочные" лимиты. Пришлось думать о другом жанре. Да и сбор некоторых сведений, в Интернете, несмотря на всю его мнимую всеохватность, отсутствующих, потребовал времени. И пока я со всем этим возился, юбилейный 2004-й закончился. Что ж, Кабалевский - фигура незаурядная и противоречивая, думаю, поговорить о нем всегда полезно и никогда не поздно.

Правда, некоторые уже торопятся списать его с парохода современности. Вот что пишут в биографической справке в сетевой энциклопедии "Кругосвет" (прошу прощения за длинную цитату, она очень важна как отправная точка дальнейших рассуждений):

"В свое время имя Кабалевского называлось обычно в первой пятерке советских композиторов, после Прокофьева, Шостаковича и Хачатуряна, что вряд ли соответствовало реальной ситуации. Кабалевский был культурным человеком и образованным музыкантом; обладал несомненным, хотя и не слишком глубоким, мелодическим дарованием (отсюда - удачи в музыке для детей и в музыке для театра и кино); владел классическими формами. Роль же Кабалевского в истории советской музыки противоречива. В частности, до сих пор непонятно, почему его имя, фигурировавшее в списке обвиняемых в "формализме" в 1948 году (разумеется, без всяких оснований к тому, как и у других жертв "ждановщины"), не появилось в опубликованном тексте печально знаменитого постановления "Об опере "Великая дружба" (по одной из версий, Кабалевский успел "покаяться", и его имя была заменено именем другого музыканта). Во всяком случае, после 1948 года Кабалевский, бывший в молодости некоторое время членом Ассоциации современной музыки, занимал исключительно ретроградные позиции, особенно в своей публицистике. Реформу школьного музыкального образования, осуществленную по его инициативе, также нельзя признать удачной. С окончанием советского периода музыка Кабалевского, ранее усердно насаждаемая, практически перестала звучать".

Давайте разбираться. Для начала, с тем, перестала ли звучать его музыка. Уверяю авторов этого пассажа, что нет. Хотя бы потому, что глубоким или неглубоким (кстати, интересно, каким инструментом это измеряется?), но мелодическим даром он действительно обладал. А этот дар никакие самые авангардные позиции композитору не заменят. Особенно в песенном жанре. Судя по тому же Интернету, в России до сих пор звучат песни нашего детства, написанные Кабалевским: "То березка, то рябина", "Школьный вальс". Там, между прочим, и в словах особых купюр делать не надо. "Под счастливою звездою мы живем в краю родном"? А почему нужно думать, что звезда непременно красная, пусть даже авторы (стихи А. Пришельца) именно ее и имели в виду? Нынче русский ребенок скорее решит, что звезда рождественская, а детство оно у всех золотое, если только его специально не портят... Конечно, в "Школьном вальсе" слова про алый галстук и комсомол придется выкинуть, но припев и сегодня звучит трогательно (стихи Е. Долматовского):

Школьные годы чудесные,

С дружбою, с книгою, с песнею,

Как они быстро летят!

Их не воротишь назад.

Разве они пролетят без следа?

Нет, не забудет никто никогда

Школьные годы!

Фортепианные пьесы Кабалевского, уверен, до сих пор входят в педагогический репертуар. А мелодию одной из них, "Ночью на реке", я обнаружил на сайте с хитами для сигналов мобильных телефонов - тоже своего рода признание! Когда-то я играл его "Импровизацию" для скрипки и фортепиано, думаю, ее и сегодня не стыдно давать ученикам.

Разумеется, за пределами России эти произведения не популярны, разве что более или менее памятны в среде русскоязычных эмигрантов. Но зато повсеместно звучат сюита "Комедианты" и фрагменты из музыки к "Ромео и Джульетте", спектаклю Вахтанговского театра 50-х годов, где, между прочим, роль Ромео играл тогда еще совсем молодой Юрий Любимов. Владимир Горовиц записал одну из трех фортепианных сонат Кабалевского. Нет-нет да и услышишь по радио скрипичный и два виолончельных концерта Кабалевского, увертюру к опере "Кола Брюньон". Сама опера, первая и самая лучшая у композитора, похоже, не ставится даже на его родине, не говоря уж о последовавших за ней сочинениях Кабалевского в этом жанре. Кажется, прочно забыты и четыре симфонии Дмитрия Борисовича, они добротно академичны, но не более того. Да и стихи Н. Асеева в Третьей, с подзаголовком "Реквием памяти Ленина", вряд ли кого-то привлекут сегодня. Зато не исключено, что по соответствующим датам в России иногда исполняют другой "Реквием" Кабалевского, тоже написанный не на канонический текст, а на стихи Р. Рождественского.

Согласитесь, итог для композитора, который ушел из жизни 17 лет назад, неплохой. Других, когда-то гораздо более смелых и модерновых, забыли на другой день после их кончины. Или, в лучшем случае, играют на каких-нибудь музыкантских междусобойчиках... Для того, кто "входил в пятерку", скромновато, конечно. Но опять-таки, как посмотреть и с кем сравнивать. До Прокофьева и Шостаковича, у которых во всем мире играют практически все, в том числе и иные сочинения на первый взгляд вполне идеологически-конъюнктурные, Кабалевскому далеко. А вот к Хачатуряну он вполне приближается. Кстати, а кто был пятым в этой "пятерке"? Видимо, Мясковский, преподаватель Кабалевского по Московской консерватории. Многие ли из его 27 симфоний сегодня можно услышать, даже в России? Так что и на фоне своего учителя Кабалевский выглядит неплохо.

Но, конечно, при жизни Кабалевский был впереди на лихом коне... Того же Николая Яковлевича не наградили, как его удачливого ученика, всеми мыслимыми советскими наградами (Кабалевский в 80 лет стал даже лауреатом премии Ленинского комсомола!). Он не числился почетным доктором и академиком зарубежных институтов и академий. Почему? Должно быть, потому что занимался только своим прямым делом: писал музыку, преподавал. Дмитрий же Борисович преуспел на ниве общественной, причем при всей своей железобетонной советской ортодоксальности был большой мастер угождать и нашим и вашим, а главное, колебаться вместе с линией партии, иногда даже как бы заранее улавливая ее сейсмические подвижки.

И в связи с этим в его биографии обнаруживаются некоторые загадки.

В приведенной выше цитате упомянуто, что он был членом Ассоциации современной музыки, объединения, которое в 20-х годах прошлого века на волне некоторых идеологических послаблений, связанных с нэпом, ориентировалось на новейшие течения западной музыки. Именно по их инициативе в СССР тогда ставились оперы Берга и Кшенека, исполнялись в концертах сочинения нововенцев, а приехавший на гастроли Прокофьев бы принят на ура. Члены Российской ассоциации пролетарских музыкантов (РАПМ) клеймили "современников" как агентов чуждого буржуазного влияния. И в 1931 году московские члены АСМ во главе с Мясковским вышли из нее, дабы избежать идеологических наскоков и наветов. Но вот что интересно. В изданной в 1960-х - 1970-х годах в СССР шеститомной "Музыкальной энциклопедии" в статье про АСМ Кабалевский упоминается. А в биографической статье про него самого об АСМе ни слова! В чем тут дело? Однозначного ответа у меня нет. Подозреваю, что в эти годы Дмитрию Борисовичу, слывшему борцом с чуждыми идеологическими влияниями в музыке, не очень хотелось вспоминать об этой странице своей жизни. Почему же в статье про АСМ он "засветился"? Очевидно, биографическую справку о себе он прочел в рукописи (был тогда такой порядок, по которому героям энциклопедических статей в обязательном порядке давали "на визу" их рукописные экземпляры) и навел в ней марафет. А статью про АСМ ему показать не удосужились...

Зато все в той же биографической статье из МЭ упомянуто, что Кабалевский в 1920-х годах был членом ПРОКОЛЛа, "Производственного коллектива студентов Московской консерватории", члены которого пламенно отстаивали идею музыки для трудовых масс и коллективного творчества. Они даже совместную ораторию создали, "Путь Октября". Наверное, в более поздние годы членством в ПРОКОЛЛе потомок дворян козырял как своего рода свидетельством о его пролетарской благонадежности...

Но тут нас поджидает еще один сюрприз. В 1928 году ПРОКОЛЛ почти полным составом вошел в РАПМ, что было вполне естественно, ибо идеологические установки обеих организаций во многом совпадали. Но Кабалевский за товарищами не последовал. То ли Мясковский сумел внушить своему ученику, что профессиональному композитору негоже заниматься политдешевкой, и привлек его в АСМ, то ли Дмитрий Борисович что-то такое учуял в воздухе, что позднее, в 1932 году, привело к роспуску по воле ЦК партии всех творческих организаций и объединений и созданию строго контролируемых из единого центра творческих союзов... Недолгое же членство в АСМ он и тогда не афишировал, а фактический самороспуск московского ее отделения (ленинградское, в которое входили Шостакович, Щербачев, Асафьев, Попов, - им этот грех позднее припомнят, - просуществовало вплоть до партийного постановления) вполне мог быть инспирирован не Мясковским, как обычно считается, а его чутким к политическим веяниям бывшим студентом.

И еще одна любопытная подробность. В статье про ПРОКОЛЛ в той же МЭ поименно названы те, кто вошли в РАПМ. Кабалевский, понятно, в этом списке отсутствует. Но в статье про Кабалевского о его "ренегатстве" упоминания нет...

Сразу после 1932 года Кабалевский становится одним из тех, кому "доверяют". Он - преподаватель Московской консерватории (с 1939 года - профессор), в 1940-1946 годах - главный редактор журнала "Советская музыка". Он почти не грешил в это время конъюнктурными сочинениями (к редким примерам относятся песня о Сталине и "Комсомольский паровоз" на слова А. Суркова, где упоминается "товарищ Каганович - грозный сталинский нарком"), но зато был непременным участником всех идеологических побоищ тех лет, отстаивавшим "правильную линию".

Второй загадочный случай из биографии Кабалевского (он-то как раз и упомянут в цитированной мной статье из энциклопедии "Кругосвет") относится к 1948 году, вошедшему в историю советской музыки как год великого идеологического погрома, шельмования всех ведущих композиторов страны. В февральском партийном постановлении среди обвиняемых, которых тут же выгнали с преподавательской работы и на то или иное время лишили возможности исполняться, а значит, пусть временно, но ограничили в средствах к существованию, имени Кабалевского нет. Но из опубликованных отдельным сборником материалов предшествовавшего постановлению январского совещания деятелей советской музыки, которое прошло в ЦК под дирижерскую палочку А. А. Жданова, секретаря, ведавшего в Центральном комитете партии идеологическими вопросами, мы знаем, что был и предварительный список "антинародных формалистов". И в нем Дмитрий Борисович значился. Видимо, Кабалевскому вовремя удалось убедить кого-то, что, опираясь только на композиторов-песенников типа Захарова, питавшего лютую ненависть к заумным симфонистам, или на полуграмотных "мастеров" ораториального и оперного жанра типа Мариана Коваля или Ивана Дзержинского, они далеко не уедут.

Кабалевский вышел из воды настолько сухим, что в 1949-1952 годах ему доверили руководить сектором музыки Института истории искусств в Москве, а с 1952 года он становится одним из столпов Союза советских композиторов, которым позволено озвучивать партийную политику в области музыкального искусства со всеми ее подводными течениями. Ему отвели роль мастера-профессионала, который знает дорогу между Сциллой формализма и Харибдой полной профанации искусства, в котором формальное мастерство играет отнюдь не последнюю роль. Движению по этой узкой дорожке, где нельзя шагнуть ни вправо, ни влево, не рискуя оступиться в глазах бдящего начальства, Кабалевский обучает в своей статье "О мастерстве", опубликованной в журнале "Советская музыка" в начале 1950-х годов.

В середине 1950-х, когда подули новые ветры и стало казаться, что открывается возможность похерить прежние несправедливости, Кабалевский не раз выступает блюстителем идеологической чистоты, хотя вроде бы и с позиций интересов самого искусства. Он умел при этом выводить словеса и в речи и на письме не просто гладко, но на редкость убедительно, даже артистично, сочетая зубодробительность обвинений с мягким, чуть ли не сочувствующим тоном. Композитор Григорий Самуилович Фрид рассказывает в своих воспоминаниях, как один его друг еще в пору "дела врачей", когда по стране бродили зловещие слухи, что евреев будут выселять в Сибирь, мрачно пошутил (цитирую по памяти): "Когда евреев станут грузить в эшелоны, Митя (Кабалевский. - В. Л.) придет нас провожать и станет нам объяснять, почему наша высылка необходима и благотворна не только с точки зрения большой политики, но и для нас самих. И мы расчувствуемся и даже пожмем ему руку на прощание".

А вот фрагмент из воспоминаний музыковеда Марины Дмитриевны Сабининой. Она рассказывает о некоем собрании в Союзе композиторов, проходившем тихо-мирно по заданному сценарию, как вдруг...

"Смуту внес Д. Б. Кабалевский. С характерными для него мягкими интеллигентными интонациями, высокообразованный мастеровитый Дмитрий Борисович, слегка грассируя (живший в Москве с 12-летнего возраста, он до конца жизни ненавязчиво подчеркивал свое петербургское происхождение, произнося, например, не "што", а "что". - В. Л.) сообщил, что искренне обеспокоен состоянием умов композиторской молодежи: один молодой музыкант написал додекафонный квартет и "по секрету" показал этот еретический опус Кабалевскому - главному консультанту начинающих авторов в секретариате Союза.

Зал мигом проснулся и загудел: "Кто?", "Фамилию!". Плавным жестом Дмитрий Борисович отстранил столь грубый вопрос... Но группа заинтересованных лиц продолжала добиваться раскрытия тайны... После перерыва фамилию грешника уже прямо называли вслух.

"Господи, да ведь это форменный донос! В интеллигентной среде за такой поступок прежде руки не подавали...", - шепнула я соседке... Но тем усерднее дворянский сын Д. Б. проявляет абсолютную лояльность новым нравам или, чего доброго, рискует утратить положение признанного мэтра".

Дмитрий Борисович наставлял в эту пору не только молодых композиторов. Вот отрывок из воспоминаний дирижера Максима Шостаковича:

"В начале 1956 года в министерстве культуры была сформирована комиссия, дабы решить дальнейшую судьбу многострадальной оперы ("Леди Макбет Мценского уезда" Дмитрия Шостаковича, запрещенной после статьи "Сумбур вместо музыки", опубликованной в "Правде" в 1936 году. - В. Л.). Председателем этой комиссии был Кабалевский, кроме него я помню композитора Михаила Чулаки и музыковеда по фамилии Хубов (Георгий Никитич Хубов, в ту пору главный редактор журнала "Советская музыка". - В. Л.). А еще присутствовал Исаак Давыдович Гликман, он помогал отцу делать новую редакцию либретто. То обстоятельство, что прослушивание оперы и самое заседание этой комиссии происходило у нас дома, на Можайском шоссе, может восприниматься двояко. С одной стороны - как дань уважения Шостаковичу, а с другой - как утонченное издевательство, если учесть то, что говорилось на обсуждении".

Рассказ продолжает Гликман:

"Обсуждение "Леди Макбет" можно назвать постыдным. Хубов, Кабалевский и Чулаки все время ссылались на статью "Сумбур вместо музыки". Особенно усердствовали Хубов и Кабалевский. Они сравнивали отдельные куски музыки с разными абзацами этой статьи, наполненной бранью... при этом повторяли, что статью до сих пор никто не отменял, и она сохранила свою силу и значение...

Кабалевский делал комплименты некоторым местам оперы, и это было вдвойне неприятно слушать. В заключение он сказал (в качестве председателя комиссии), что оперу ставить нельзя, так как она является апологией убийцы и развратницы и его нравственность этим очень ущемлена...

В конце прений Кабалевский просил высказаться Дмитрия Дмитриевича, называя его с дружеской фамильярностью Митей, но тот отказался говорить и с удивительным самообладанием поблагодарил "за критику". На душе у него кошки скребли. Мы с ним поехали в ресторан и изрядно напились не от горя, а от отвращения".

Дмитрий Борисович умел зорко беречь не только партийно-государственные, но и собственные интересы. И тут уж не считался ни с чем, в том числе и с тем, как он будет выглядеть в глазах детей, чьим покровителем и добрым музыкальным гением считался. Гобоист Новосибирского оркестра Евгений Федоров вспоминает, что в одном с ним классе в ленинградской музыкальной школе-десятилетке училась Дина Шнейдерман, первая исполнительница Скрипичного концерта Д. Кабалевского. "Этот концерт (кстати, очень симпатичный! - В. Л.) впервые был исполнен школьным оркестром под руководством Исая Шермана. Автор присутствовал на всех репетициях и пообещал, что его новое сочинение будет посвящено Дине Шнейдерман. Однако это свое обещание Кабалевский не сдержал. На титульном листе первого издания появилась надпись: "Ленинско-сталинскому комсомолу", а в последнем издании (после того, как была объявлена борьба с культом личности) - "Советской молодежи". Оно и понятно. Дело происходило в 1948 году, близилась кампания борьбы с "безродными космополитами". Посвящать в этих условиях свое сочинение девочке по фамилии Шнейдерман композитор поостерегся. С комсомолом оно вернее!

Пианист Владимир Ашкенази тоже вспоминает, как он в 13-14-летнем возрасте участвовал в премьере еще одного "молодежного концерта" Кабалевского, 3-го фортепианного. Однако записать сочинение Кабалевский пригласил Эмиля Гилельса, хотя тот из пионерского возраста уже давно вышел. Рассудив, видимо, что имя Гилельса обеспечит музыке успех и на Западе, тогда как имя Ашкенази тогда еще никому ничего не говорило. Ну а обида мальчика, запомнившаяся на всю жизнь, это так, мелочи жизни... Замечу, к слову, что Ашкенази обиду хоть и помнит, а в недавнюю свою дирижерскую программу "Музыка и тоталитаризм" включил Второй виолончельный концерт Кабалевского. Причем отнюдь не в качестве образца тоталитаризма!

Обычно, когда говорят на тему "Кабалевский и дети", вспоминают его реформу музыкального воспитания в общеобразовательной школе. Действительно ли ее нельзя назвать удачной, как пишут сегодня авторы "Кругосвета" и не только они? С ними не согласятся те, кому до сих пор по душе генеральная идея Кабалевского: музыка должна придти в школу, дойти до каждого ребенка. И те, кому довелось слышать блистательные уроки самого Кабалевского, где он выступал и как замечательный рассказчик, и как отличный пианист (он учился когда-то у Гольденвейзера), и как человек, тонко чувствующий аудиторию, умеющий общаться с ней на том уровне, на котором находится она, и в то же время ведя ее хоть на ступеньку выше.

Однако от "системы Кабалевского" за версту веет советским начетничеством. Возьмем хотя бы знаменитых "трех китов", на которых, по уверению Дмитрия Борисовича, покоится вся музыка. Все рассуждения показывают, что имеются в виду две главные составляющие музыки - звуковысотная ее организация и ритм. И если в песенной мелодии действительно на первый план выходит именно сопряжение различных по высоте тонов, то в танце и марше господствует ритм. Почему же "китов" три? Наверное, марш непременно нужно было вписать отдельной строкой, ибо в советские времена этот массовый жанр был едва ли не главным - парады, демонстрации, колонны, направляющиеся на "последний и решительный бой"...

Далее детей заставляют искать "китов" везде, от музыки окружающего быта до оперы и симфонии. В качестве начального шага это, бесспорно, неплохая идея. Но когда на этом топчутся из урока в урок... Быстро выясняется, что в химически чистом виде ни один "кит" не существует в природе. И тогда детям предлагают оперировать понятиями "маршевая песенность", "песенная танцевальность", "танцевальная маршевость". Верчение в этом белкином колесе уже вовсе обессмысливается, но оно продолжается и продолжается.

Но, пожалуй, главный грех системы Кабалевского, отличающий ее от вроде бы аналогичных систем музыкального воспитания Орфа и Кодая, - упор не на практическое музицирование, а на пассивное слушание музыки. И пока их сверстники за рубежом играли на простейших инструментах или пели хором всяческого рода фольклорные попевки, погружаясь в мир музыки и одновременно овладевая музыкальной грамотой, в частности учась читать ноты (поэтому любительские хоры на Западе не только поют по нотам, но и порой участвуют в исполнении сложнейших сочинений), советские дети по воле Кабалевского и его многочисленных адептов вместо уроков пения слушали музыку и вновь и вновь упражнялись в отыскании "песенной маршевости" и "маршевой песенности"... Результат не замедлил: в советской общеобразовательной школе петь перестали вообще и перешли на "речевки": целые отряды маршировали, дружно выкрикивая рифмованные лозунги.

И боюсь, что сегодня - не по радио-телевидению и в Интернете, а в школе - "То березка, то рябина" никто не поет. А жаль, песенка-то славная...